Вернувшиеся - [15]

Ю х а н.   Так какого черта?! Поехали с нами!

Д и н а.   Вы все шутите. И Улафа тоже звали ехать. Но я вот что хотела спросить – люди там, у вас, они… очень большие моралисты?

Ю х а н.   Моралисты?

Д и н а.   Я имела в виду, они… такие же всегда правильные и благопристойные, как здесь?

Ю х а н.   Во всяком случае, люди там не такие плохие, как думают здесь. Вам не стоит об этом тревожиться.

Д и н а.   Я тревожусь не о том. По мне, лишь бы они не были эдакая ходячая мораль и сама благопристойность, как здесь.

Ю х а н.   Не были? А какими они должны быть?

Д и н а.   Я хочу, чтобы они были… настоящие, живые.

Ю х а н.   Да, да! Это как раз про них, по-моему.

Д и н а.   Тогда хорошо бы мне уехать туда.

Ю х а н.   Конечно же, хорошо! Потому вам и надо ехать с нами.

Д и н а.   Нет, я не хочу ехать с вами, я хочу одна. О, я сумею пробиться, из меня выйдет толк…

Б е р н и к   (стоя внизу террасы с обеими своими спутницами). Не ходи, я сам принесу, дорогая. Так и простудиться недолго. (Заходит в залу, ищет шаль жены.)

Г о с п о ж а   Б е р н и к   (из сада). Юхан, и ты спускайся. Мы идем в грот.

Б е р н и к.   Нет, Юхан останется. Дина – возьми шаль моей жены и ступай с ними. Дорогая Бетти, Юхан побудет со мной. Мне надо расспросить его о житье-бытье.

Г о с п о ж а   Б е р н и к.   Да, да, но догоняйте потом. Ты знаешь, где нас найти.

Госпожа Берник, Лона и Дина уходят через сад налево.

Б е р н и к   (провожает их взглядом, потом идет и запирает первую левую дверь, а потом подходит к Юхану, хватает его руки, трясет их и жмет). Юхан, пока мы одни – позволь мне поблагодарить тебя.

Ю х а н.   Ну что ты!

Б е р н и к.   Своим домом, и своим семейным очагом, и счастливой семейной жизнью, и положением в обществе – всем я обязан тебе!

Ю х а н.   Карстен, дорогой, я рад, что из той дурацкой истории вышло что-то путное.

Б е р н и к   (снова трясет его руки). Спасибо, спасибо тебе! Из десяти тысяч ни один не пошел бы на то, что ты для меня сделал.

Ю х а н.   Скажешь тоже… Мы были тогда молоды, беспечны. Один из нас должен был взять вину на себя…

Б е р н и к.   Проще всего это было бы сделать виновному.

Ю х а н.   Стоп, стоп! В ту секунду проще оказалось невиновному. Я был свободен как ветер, родители умерли. Сбежать от нудной каторги в конторе было сущее счастье. А у тебя и старушка-мать жива, и с Бетти ты тайно обручился уже, она была от тебя без ума. Что стало бы с ней, узнай она…

Б е р н и к.   Правда, все правда, но…

Ю х а н.   И разве не ради Бетти ты решил порвать тайную связь с мадам Дорф? Ты же отправился к ней в тот вечер аккурат затем, чтобы порвать…

Б е р н и к.   Да… Злополучный вечер… Пропойца этот вдруг заявляется домой… Конечно, я ради Бетти, но все равно, Юхан, – ты так благородно принял удар на себя и уехал…

Ю х а н.   Не угрызайся, Карстен. Мы ведь договорились сделать так. Тебя надо было спасать, я был твоим другом. И как же я гордился дружбой с тобой! Я тут совсем зачах, ощущал себя жалким провинциалом, и вдруг возвращаешься из-за границы ты, весь такой передовой, отменно элегантный, побывавший в Лондоне и в Париже, и выбираешь в наперсники меня! А я еще и на четыре года моложе тебя был… Это теперь я понимаю, что ты вострил лыжи к Бетти, но тогда… Как я гордился! А кто бы не гордился? И кто бы не согласился пойти на жертву ради тебя? Да и требовалось от меня немного – сбежать в большой мир, дав городу месячишко посудачить на мой счет.

Б е р н и к.   Хм… Карстен, дорогой, должен сказать, город не забыл ту историю до сих пор.

Ю х а н.   Не забыл? Ну, я-то сижу у себя в Америке, мне там на ферме до этого дела нет.

Б е р н и к.   Так ты поедешь назад?

Ю х а н.   Само собой.

Б е р н и к.   Но не сразу, я надеюсь?

Ю х а н.   Как только смогу. Я приехал сюда, единственно чтобы составить компанию Лоне.

Б е р н и к.   В каком смысле?

Ю х а н.   Видишь ли, Лона уже немолода, и в последнее время ею овладела мучительная тоска по родным местам, хоть она никогда в этом не признаётся (улыбаясь), потому что боится бросить без присмотра меня, бесшабашного ветреника, ведь если я в девятнадцать лет умудрился…

Б е р н и к.   То?..

Ю х а н.   Прости, Карстен, должен сделать тебе постыдное признание.

Б е р н и к.   Ты ведь не рассказал ей правду?

Ю х а н.   Рассказал. Это я плохо сделал, но иначе не мог. Ты не представляешь, кем стала для меня Лона. Ты ее всегда недолюбливал, но для меня она была как мать. В первые годы, когда нам приходилось совсем тяжко, – кем только она не работала! Потом я долго болел, лежал, ничего не зарабатывал, но и помешать ей не мог, так она придумала петь куплеты по кафе… читала лекции на потеху публике… даже написала книгу, над которой потом плакала и смеялась, – она не жалела себя, лишь бы я не помер. Каково мне было после этого всю зиму смотреть, как она сохнет от тоски? Я не выдержал, Карстен, и сказал ей – поезжай, Лона, и не бойся за меня, я не такой бесшабашный ветреник, как ты думаешь, – и рассказал ей все.

Б е р н и к.   И как она это приняла?

Ю х а н.   Ответила, разумно и справедливо, что если я не знаю за собой вины, то и помех для моей поездки сюда нет. Но будь спокоен. Лона ничего не скажет, а я сумею удержать язык за зубами и на сей раз.