Верность сердца - [6]

— Хоакин… — прошептала Кассандра. Ее шептание горчило обидой, но было нежным, как сама любовь, и сладким, как прощение.

У нее не получилось бы ни возразить ему, ни, тем более, воспротивиться. Она покорно принимала такой исход любой их размолвки, прекрасно сознавая, что их еженощное слияние никак не отразится на твердости его решения расстаться.

Но понимать, что Хоакин лишь тешит себя, наслаждаясь своей мужской властью над ее женской слабостью, она отказывалась.

Чувства Кассандры давно уже не умещались в рамки обычного влечения, так неужели Хоакином движет лишь похоть?

Хоакин нежно положил ее на постель и лег подле. Он обнял ее и соединился с ней сначала в легком, затем в страстном, а после и в неистовом поцелуе, который разросся до тисков объятий и влажных покусываний.

Кассандра пробивалась сквозь это наваждение, пытаясь собраться с мыслями, задать волновавший ее вопрос…

Это оказалось выше ее сил. В безуспешных попытках она лишь обессилела прежде срока и покорно вверила себя в его безраздельное владение.

Кассандра млела от каждого прикосновения Хоакина. Она словно уносилась в иное измерение, где не было надежд, уязвленной гордости, потуг сохранять лицо. А была только любовь к этому жестокому мужчине и беспредельная жажда его нежности, нежности любой ценой. И она получала от него все, чего жаждала в этом ином измерении своей жизни.

Ночью она забывала все свои тревоги и волнения. Забывала о том, что грядет утро нового дня, которое еще на одну ячейку календаря сократит оставшийся ей срок ночного счастья с Хоакином. Ночью она не могла сознавать ничего, кроме своей принадлежности этому мужчине. Для нее переставали существовать прошлое и будущее, мир внешний и даже внутренний. Все ее чувства сосредоточивались на поверхности кожи, там, где она теснее всего соприкасалась со своим возлюбленным.

И в ту минуту, когда Хоакин с упоением расцеловывал все ее разомлевшее тело, со всей характерной для него испанской пылкостью, когда его лирические бормотания наполняли пространство спальни, будоража каждую клеточку тела Кассандры, она чувствовала себя на вершине блаженства. В ту минуту она сама не взялась бы понять, как могла так беспокоиться всего несколько часов назад, как могла так переживать о том, чего еще не случилось. Ведь в этот самый миг она блаженствует, как, может быть, еще никогда не блаженствовала, потому что каждая из ночей, проведенных с Хоакином, была особенной, незабываемой, несравненной…

— Хоакин, — неустанно шептала Кассандра. — Боже милостивый! G, Хоакин… — нелицемерно тешила она слух возлюбленного.

Каждую ночь для нее все было ново, неповторимо.

Она и предположить не могла, что такое возможно. Днями она часто задумывалась над тем, как Хоакин смог стать для нее незаменимым. Он просто вошел в ее жизнь и сделался для Кассандры всем. Она знала, что не сможет без него. А мысли о том, что их история конечна и дата ее окончания известна заранее, лишь усиливали это чувство острой потребности в Хоакине. Безотчетное блаженство повторялась всякую ночь, но когда Хоакин поднимался с постели, когда его шаги затихали на нижней ступеньке, когда захлопывалась входная дверь, перед Кассандрой с новой силой восставала ее мука, а мгновения счастья казались невыносимо быстротечными.

Женщина оставалась наедине со своей безысходностью, с проклятой любовной зависимостью. Поэтому она очень боялась момента, когда за ним закрывалась дверь, что означало переход в обыденность с ее тревогами, неуверенностью и ожиданием неизвестного…

И она почувствовала себя безмерно счастливой, когда после очередных любовных утех, исчезнув из постели, он через некоторое время вновь открыл дверь. Он вошел в спальню с подносом в руках и поставил его на постель возле женщины. Восторгу Кассандры не было предела.

На подносе были ловко нарезанные кусочки хлеба, сыр, свежие фрукты и бутылка вина из винограда с его знаменитых плантаций. Вино — самое лучшее, которое в подвалах его винодельни откладывалось для владельца. Вино, которое топазом сияло в хрустале, которое огнем разливалось по жилам, которое кружило голову так, как могут кружить лишь поцелуи Хоакина. Влажные, терпкие, острые, принизывающие до костей, завладевающие и обрекающие на муки ожидания новых поцелуев, нового глотка пьянящего нектара…

Хоакин кормил ее с руки. Он отламывал хлеб или сыр, отрывал сияющую виноградинку и вкладывал в рот своей женщины. Он позволял ей надкусить абрикос, поднося плод к ее губам, а потом слизывал сок, который оставался в уголках ее рта. Он делал это с преувеличенным тщанием, как бы могла мать питать свое дитя. И Кассандра безоговорочно принимала его игру. Она целовала руки, которые ее кормили.

Он подносил бокал к ее губам, и она запрокидывала голову, позволяя солнечному соку течь по жаждущей гортани. Он приникал к ее губам и в поцелуе отнимал каждый последний глоток. И она уже не понимала, чего отведала, — вина или мужчины…

Когда трапеза завершилась, Хоакин отставил поднос и напористым зверем обхватил свою жертву-женщину и поволок за собой. Он повлек ее в ванну, где они часто в пенной купальне предавались любовным ласкам. Они заботливо обмывали тела друг друга, перемежая прикосновения губки прикосновениями губ. И это было новым приглашением к близости.