Верность памяти - [21]

— А ну проваливайте! — прикрикнул он. — Бегите и подыхайте, трусы, гиены, предатели…

— А ты чего рисуешься, пижон? — злобно осклабился один из солдат.

— Катись отсюда, а то я тебя шлепну! — пригрозил Кубович, вскинув автомат.

— Куда теперь? — спросил Гавлик, когда они остались втроем.

— К Стреговой, — коротко бросил Кубович. — Это стратегический пункт. Если мы его оставим, то с востока наша оборона останется неприкрытой.

— Мы же ищем части, которые держат здесь оборону.

— Именно потому мы и идем туда. Если наши части еще сражаются, они должны защищать Стреговую.

11

— Ваше общение с беланскими виноделами никак не связано с восстанием? — продолжал свои расспросы Гавлик — в нем заговорила привычка старого разведчика не успокаиваться до тех пор, пока не доберешься до сути.

— Да нет, мое общение с ними, вероятно, не было непосредственно связано с восстанием… — ответила она уклончиво и вдруг неожиданно для себя самой добавила: — Я не родилась героиней, но вынуждена была… — Заметив в его глазах удивление, она осеклась и рассмеялась: — Нет — нет, я не то хотела сказать. Наверное, я не сумела точно сформулировать мысль. Боюсь, что сейчас, двадцать восемь лет спустя, мои объяснения прозвучат не очень убедительно.

— Да я и не требовал объяснений. Просто мне захотелось поговорить об этом.

— Я стремилась отомстить за смерть своего жениха. Этого достаточно?

— Вполне, — ответил он коротко и сразу разозлился на себя за это. Такой ответ не располагал к откровенности, а ему ведь хотелось узнать как можно больше о ней и том человеке.

Ее случайно вырвавшееся признание свидетельствовало о том, как глубоко любила она его. Сколько же ей тогда было? Может, двадцать один, как ему, Руде Гавлику?

— Какой должна быть эта месть, я толком не знала. Просто добросовестно выполняла приказы, значения которых иногда до конца не понимала, и верила, что это необходимо…

— Он тоже был учителем? — глухо спросил полковник.

— Нет, он был офицером, кадровым офицером… Сейчас бы он, наверное, дослужился до полковника или генерала…

Он согласно кивнул, хотя ему очень хотелось возразить, что не все участвовавшие в восстании и оставшиеся в живых офицеры связали свою жизнь с новой армией, ведь не все стремились строить новое общество. В феврале 1948 года, когда республика держала экзамен на политическую зрелость, многие из офицеров старой армии этого не поняли и отступились…

— Если бы он был жив, мы, может быть, сейчас вместе ехали бы на Солнечный берег…

И опять он не стал возражать, а только задумчиво обронил:

— Сознание, что ты отдал восстанию частицу своей души, всегда согревает…

— Да, меня это согревает, — ответила она просто, но он заметил, что глаза у нее заблестели.

— Я был бы несказанно счастлив, если бы мог с чистой совестью сказать, что сделал для восстания все, что в моих силах.

* * *

Во второй раз Мария встретилась со старым Мего по его инициативе. Он принял ее в чулане за пчельником. Он не ругал Марию, но и не хвалил, а лишь посасывал давно погасшую трубку. Потом деловито проговорил:

— После обеда поедешь в Лом на мотовозе. Выбери место на задней площадке. Тебя окликнет молодой человек в шапке с козырьком и с зеленым шарфом на шее. Сделай вид, что вы давно знакомы и что ты рада встрече… Он даст тебе задание…

— Вы учились в Беле? — расспрашивал молодой человек с зеленым шарфом, небрежно покуривая.

Она отвечала коротко, но по существу и при этом не переставала улыбаться, как наказывал ей Мего. Так они разыгрывали комедию до тех пор, пока парень с зеленым шарфом не перешел к делу:

— Нужно помочь кое — кому еще сегодня добраться до усадьбы лесничего. Их будет трое. Мне там показываться нельзя, поэтому пойдете одна.

— Когда и откуда они приедут? — озабоченно спросила Мария и поймала себя на мысли, что невольно подражает Милану.

— Поездом четырнадцать ноль шесть из Братиславы.

— Когда они сойдут с поезда, пусть идут прямо к автобусу пана Яношки и пусть приготовят три кроны мелочью, чтобы он не ворчал. Я сяду в автобус после них.

— Вы особенно не оглядывайтесь: они знают, что нужно делать.

— Можете на меня положиться.

— Если бы мы не верили вам, меня бы здесь не было, товарищ, — ответил ей молодой человек с зеленым шарфом, быстро простился и соскочил на насыпь с уже тормозившего поезда.

Лесничего Мария знала плохо. Знала только его дочь, которая училась в том же педагогическом училище, что и Мария, но двумя курсами ниже. Однако встретил ее лесничий так, будто они вчера расстались. Потом он вышел вместе с ней на улицу и сделал руками жест, имитирующий отчаяние. От дерева мгновенно отделились те трое, что шли за ней следом. Лесничий попросил ее пройти в дом, а сам шагнул навстречу приезжим…

Ужинала она с лесничим и его женой. Это была прекрасная пара: он — рослый, статный, она — ладно сбитая, пышущая здоровьем.

— Так не хочется уходить от вас, но уже пора… — вздохнула Мария.

— А вы останьтесь, переночуйте, — предложила ей гостеприимная хозяйка.

— Не могу, мама будет браниться, — смущенно сказала Мария. — И так соседи болтают обо мне бог весть что: мол, хороша учительница, ни сама не учится, ни других не учит, а только слоняется без дела…