Верность - [10]

В ее семье случилось горе. Отец, уехавший на учебу в Москву, сошелся там с другой женщиной. Марина плакала, она была любящей дочерью.

— Старый дурак, — хмурясь, уронил Виктор.

Для Федора все это было непонятно и дико. Он с гордым и теплым чувством вспомнил отца.

…Внезапно обнаружился соперник. Анатолий Стрелецкий начал ухаживать за Мариной. Федор никак не решался спросить о ее отношении к другу. Она выручила его сама:

— Этот Толя… Что ему надо? Скажи ему. Мне просто неудобно.

Федор передал разговор товарищу. Тот усмехнулся:

— Пардон… Теперь — полная ясность.

И вскоре уехал. Федор вспомнил наставление отца: «Ничего не откладывай на завтра».

А как в любви?

Когда Федор спросил у нее, вышла бы она за него замуж, Марина растерянно сказала:

— Я не думала об этом.

— Марина, я тебя прошу… дай ответ.

Она долго молчала. И непонятным было это молчание.

— Я поговорю с мамой.

Он сам пошел к матери. Умолял ее. Грозил, что не уйдет до тех пор, пока не получит согласия. Наконец обратился к Виктору.

— Не знаю, — сказал тот, — ваше дело. Мне думается только, рано вы затеяли… А впрочем… — Он растерянно посмотрел на товарища и сестру: — Марина, тебя что — не касается?

Она сидела на диване и спокойно улыбалась.

— Ну, что ты молчишь? — вспыхнул Виктор. — Девчонка!

Она расхохоталась.

— Боже мой, как трагичны у вас физиономии! — Вскочила, подбежала к Федору, обняла его и поцеловала.

Раннее материнство придало лицу Марины особое, сосредоточенное и тихое выражение. Она была счастлива, все свои заботы обратила на ребенка, Федор иногда даже протестующе-шутливо спрашивал:

— Марина, у тебя есть муж или нет?

— А что такое?

— Ну, подойди.

Подходила, обнимала. Он смеялся:

— Я тебя ревную к Павлику.

— Глупый!

Коротко прикасалась губами к щеке — очень коротко, мельком, с обидной торопливостью — и опять уходила к сыну.

Федор работал с каким-то ожесточенным упоением.

— Марина, надо учиться. Я буду инженером. Я буду изобретать, строить — ведь для чего-нибудь я родился, в самом деле! Придется пережить трудности, ты можешь?

Она все могла. Она могла ходить в поношенных платьях, в стоптанных туфлях — во имя его мечты. Он до боли сжимал скулы: она одиноко сидит у окна и чинит детскую рубашонку.

— Марина!

— Что ты?

Он хотел предложить ей пойти погулять. В чем? В старом платье?

— Маринка, ты посмотри. Ты посмотри только! Я бился четыре дня над этим интегралом, а оказывается, так просто!

Наивные, смешные уловки! Он хотел увлечь ее своими расчетами. Она внимательно смотрела, удивлялась, хвалила, а потом незаметно переходила на другое, на свое. О, он-то все замечал! Он только не показывал виду.

…Под утро Федор откладывал расчеты и чертежи, тихо ложился рядом с Мариной, лежал с открытыми глазами, затаив дыхание, боясь потревожить ее.

А она чуть вздрагивала во сне, трепетно, будто таясь, вздыхала и просыпалась.

— Я разбудил тебя?

— Ты только лег?

— Нет, я давно, — нарочно, чтобы не волновать ее, говорил Федор.

— Ну, спи…

В кабинет Ванина заглянул Аркадий Ремизов.

— Извините, — сказал он. — Товарищ Соловьев очень нужен в редакции. Отпустите, Александр Яковлевич.

— Пожалуйста. Мы сейчас тоже туда придем.

Виктор ушел. Покончив с письмом, Ванин с Федором тоже отправились в редакцию. Они застали Соловьева и Ремизова за беседой. Говорил Виктор. Он стоял у стола лицом к Аркадию, тот — у стены, прислонившись к ней спиной и заведя руки назад.

Аркадия Ремизова Федор сразу отметил в институте. Он не мог сказать, как началось их сближение, — с такой естественной простотой подошел к нему Аркадий. У Ремизова были большие добрые глаза и счастливый характер: его, как подсолнух к солнцу, тянуло к людям. Вместе с тем он был тверд и настойчив в деле, и это больше всего влекло к нему Федора.

Аркадий прожил трудную, но хорошую жизнь. Работал помощником машиниста, диспетчером на станции, токарем и учился.

— Ох и свирепствовал! — рассказывал он. — По две, по три смены… Часто там же, в цехе, засыпал.

Вообще, о своей жизни Аркадий говорил с каким-то хорошим чувством, ни о чем не жалея, ни на что не жалуясь.

В голодный двадцать первый год на вокзале в Харькове он потерял мать и разыскал ее только через пятнадцать лет. Встреча была грустной. Мать лишилась зрения после неудачной операции. Аркадий мечтал на свой первый заработок отвезти мать в Одессу, к профессору Филатову.

В институт он поступил в 1936 году. На четвертом курсе учение прервала финская война: ушел добровольцем. О том, как он воевал, Ремизов рассказывал мало и, казалось, неохотно.

— Лежал в снегу, стрелял, брал Выборг… Как все, так и я…

Зато о том, как встречали их в Ленинграде, а потом — в институте, как студенты качали его в вестибюле, Аркадий говорил с удовольствием, почти с детской радостью.

Он уже кончал институт. Временно, до начала учебного года, поселился в одной комнате с Федором; товарищи его, пятикурсники, разъехались на практику, а Аркадий не мог жить без товарищей. Практику он проходил в городе.

Аркадий говорил, что первого сентября он переберется в комнату к «своим»; Федор отвечал, что «этот номер не пройдет». Аркадий смеялся:

— Все будет зависеть от вашего поведения.