Верность как порок - [23]

Взяв пакеты поудобнее, он вытащил ключ, сдавил его большим и указательным пальцами и затем вновь вставил в замок. Дверь тут же открылась.

Эммануэль с запозданием подумала, что этот дом полон загадок. И она высказалась в свойственной ей манере:

– Ты мне еще не показывал свою гремучую змею.

– Я хочу научить ее распознавать твои отпечатки. Ведь лифт уже повинуется твоему голосу. Если получится, я смогу наконец дать тебе ключ.

– Зачем?

– Потому что ты – единственный человек, которого я принимаю в своем доме с удовольствием. Кто еще посмеет позвонить в мою дверь, когда я работаю, и при этом получит от ворот поворот?

– Ты хоть иногда не работаешь?

– Например, сейчас. Ты не заметила, что я надел фрак?

– Заметила. И мне очень нравится его цвет. Тебе он идет гораздо больше, чем твои каторжные одежды.

Но потом Эммануэль все же не удержалась от реплики:

– К чему эти излишества? Праздничная одежда, поход в магазины?

Но внезапно она прервала свою эскападу и восхищенно воскликнула:

– Святая Маргарита Мария Алакок![16]

Лукас нажал на выключатель, который управлял общим освещением лаборатории. Но прожекторы и потолочные светильники остались погашенными. Вместо их неподвижного света в широкий прямоугольник, куда дневной свет проникал лишь фильтрованным, смягченным – шепчущим, как любила говорить Эммануэль, – из бойниц, пробитых высоко на стенах, по всей комнате вдруг заискрилось, задрожало перемещающимися бликами сияние изумрудов, топазов, аквамаринов, бирюзы, гранатов, сапфиров, аметистов, карнеолов, опалов и рубинов.

– Как красиво! – воскликнула Эммануэль. – Я как будто в космосе! Как тебе удалось привлечь столько метеоритов и настроить игру их света?

Но ее практичность взяла верх над поэтическим настроением, и, прежде чем Лукас успел ответить на первый вопрос, она спросила:

– Все эти включенные приборы и лампочки не перегреют твое оборудование? Не повредят твоим микросхемам? Не взорвут мозг компьютерам? Я раньше замечала, что у тебя работают одновременно не больше четырех-пяти компьютеров.

– На самом деле они не работают, лишь включены в сеть. И только для того, чтобы украсить помещение. Ведь без должного освещения нет и праздничного настроения, не так ли? Пусть они выполнят роль китайских фонариков или фейерверков.

– Великолепно! Но что же мы празднуем? Первый показ твоей исчезающей ткани вчера вечером?

– Это, – ответил Лукас, – уже в прошлом. Сегодня после полудня я получил еще одну новость: результат биологических тестов, который я с нетерпением ожидал, хоть они и были формальными. В моей «Формуле 8» нет ни следа токсичности, и она полностью переносима! Я знал это и раньше, но хотел быть уверенным на все сто процентов, чтобы не отравить тебя. Все о’кей! Мыши и морские свинки остались такими же резвыми, как и я, когда переходил от белого вина к красному и от шампанского к шартрезу. Кстати, что будем пить сначала?

Эммануэль посмотрела на вино и воскликнула:

– Ну и поворот! Но почему же ты изменил своим винам из Прованса? Они в чем-то провинились перед тобой?

– Нет. Но я их пью каждый день: это своеобразное топливо для мыслей, оно не подходит для развлечений.

Эммануэль хотела бы, чтобы Лукас еще немного рассказал о результатах исследований, ей не все было понятно.

– Лукас, обычно ты выражаешься яснее. Что еще ты изобрел? Нечто съедобное?

Он почувствовал в ее голосе опасение и развеселился:

– Не бойся! Впрочем, узнаешь за ужином. А теперь – за дело!

Он положил в печь полупрозрачный контейнер, с которого снял крышку.

– Что это? – спросила Эммануэль.

– Пирог из гусиной печени.

– Самонагревающееся суфле!

– Нет, оно превращается в бабочку. Ты видишь лишь куколку. Пока она будет эволюционировать, у нас будет время для закуски.

– А есть еще и закуска?

– Да, но только одна: авокадо с икрой, королевской икрой, как меня уверяли. Очень бледной. Как жемчуг. Она – молочная.

Эммануэль восхищенно присвистнула.

– На десерт, – завершил Лукас, – мы вернемся к более привычной кухне: к торту с манго.

* * *

Эммануэль помогла Лукасу накрыть на стол. Она пожалела, что он не подумал о цветах, и предложила зажечь свечи.

Эта идея, по всей видимости, шокировала Лукаса:

– О чем ты говоришь? Оттуда у меня это старье? Может, тебе еще и цветы нужны?

«Даже у гениев есть свои недостатки, – мысленно утешила себя Эммануэль. – Так или иначе, для моего дыхания это пойдет на пользу. Нарциссы Аурелии меня прилично одурманили».

Ужин удался на славу, хорошее настроение Эммануэль и Лукаса преобразовалось в приятную эйфорию. Эммануэль свернулась калачиком в большом кресле из синтетической кожи и стали, которое служило Лукасу наблюдательным постом, когда тот был один. Сам он расположился на семицветной подушке. Эммануэль отметила, что не видела ее раньше.

– Она была в лаборатории. Я ею воспользовался, чтобы сориентироваться.

И чтобы не оставить гостье времени на вопрос «Сориентироваться в отношении чего?» – он добродушно вернулся к старой истории:

– Так ты говорила, что на выставке все прошло хорошо?

Эммануэль ответила философски:

– Для окружающих – да. Для науки – не очень. У твоей ткани есть некоторые недостатки.