Верность - [9]
— Все в порядке! Только смотри не подкачай!
Старик махнул на прощание рукой и, отвернувшись, все еще возмущаясь, проворчал:
— Равнодушный он, вот что… Ух, какой равнодушный!
Юрис и сам понимал, что ни в коем случае не смеет подкачать, и старался изо всех сил.
И через полгода, перед октябрьскими праздниками на заводской Доске почета появились новые фотографии с надписью «Наши лучшие…» На третьей фотографии слева был Юрис.
Все бы хорошо, только не было дома. Он жил в общежитии, в старом бараке, который напоминал разделенный перегородками сарай. В коридоре пахло плесенью и чем-то кислым. Стены комнаты, когда-то выкрашенные в мутно-зеленый цвет, теперь были обшарпанными, грязными. На потолке во многих местах облупилась штукатурка. Лампочку, свисавшую с потолка, кто-то прикрыл газетной бумагой вместо абажура, и она уже пожелтела.
Неуютно было в этой комнате, и ребята неохотно оставались там. Повалявшись на жестких койках, они уходили в кино, на танцы или просто слонялись по улицам.
— Скучно живем, — сказал однажды щупленький, всегда подвижный Лиепинь, и ребята согласились с ним. Да, скучно… До смерти надоело! Сколько можно так жить?..
— Вы, братцы, ничего не понимаете — ведь это забота о человеке. Конституцию не учили? — оскалив зубы, загоготал на кровати Виктор.
Ребята ничего не ответили. Только старший по комнате, высокий, плечистый юноша с узкими добродушными глазами, бреясь перед зеркальцем, отозвался сквозь зубы:
— Ты, Виктор, и не знаешь, что такое Конституция. У тебя плохая привычка болтать о вещах, в которых ничего не смыслишь.
Юрис тогда с горечью про себя подумал о насмешке Виктора. Почему они в самом деле живут в этой казарме, где даже нет водопровода, где они чувствуют себя не как дома, а как на самом захудалом вокзале? Кто виноват? Неужели никто не виноват? Виктор посмеивается над Конституцией. Нет, Конституция тут ни при чем, виноват человек, который должен претворять в жизнь хорошие идеи Конституции. Если бы директор посмотрел их барак, если бы у него в груди билось отзывчивое, товарищеское сердце, он не спал бы по ночам, пока не перестроил бы жилье для своих рабочих. Но он не думает о людях. Он думает только о плане. В этом его преступление: оно не бросается в глаза, остается часто незаметным, но последствия, как ржавчина, разъедают нашу жизнь. Нет, нельзя не думать о человеке — человек самое главное и решающее!
Человек самым главным и решающим будет и в твоем колхозе, новый председатель. Вот почему ты так взволнован, вот почему тебе не спится.
Нет, неужели он на самом деле не уснет этой ночью? Надо спать! Поспи же немного, сумасшедший! Уже наступает день, он будет нелегким.
Третья глава
Ветви закачались, с ели на ель прыгнула белка, прыгнула и, громко чмокнув, взвилась к верхушке. За ней молнией кинулась другая — взмахнула пышным рыжим хвостом и исчезла в густых ветвях. С шуршанием ударяясь то об одну, то о другую ветку, вниз полетела шишка и мягко упала в сухой мох. А проворных зверьков и след простыл.
Заведующий Домом культуры Карлис Дижбаяр, задрав голову, с улыбкой смотрел на игру белок.
— Ну и чертенята, — сказал он, проводив их взглядом, затем положил на землю удочку, поставил бидон и достал папиросу. Затянувшись несколько раз, он заглянул в бидон. Там, в воде, барахтались два щуренка. Может, стоило бы посидеть еще часок, — солнце только взошло, да ни к чему — на сегодня хватит. Дижбаяр не имел привычки целыми днями пропадать на реке, как некоторые, для кого рыбная ловля — спорт. Он отправлялся на реку только в том случае, когда им с Ливией хотелось полакомиться свежей рыбкой, и довольствовался скромным уловом. Хотя Дижбаяру уже стукнуло пятьдесят и волосы у него были седые, он выглядел очень моложаво. Медный загар лица оттенялся белой рубашкой, зубы — крепкие, а глаза за стеклами очков — живые, веселые.
Большие ели под жарким утренним солнцем пахли смолой. В тени на листиках травы еще прятались редкие капельки росы, точно крохотные серебряные дробинки. Луг кругом был выкошен, но недалеко от леса коса пощадила кустик колокольчиков. Они ярко синели на солнце, словно сделанные из бумаги.
Дижбаяр наклонился и нарвал большой букет чудесных цветов.
Когда он уже дошел до пригорка, с которого виден был Дом культуры, на повороте дороги показалась повозка с молоком. На ней сидел Кришьянис Вилкуп с ближнего хутора «Вилкупы», где размещалась часть колхозного крупного рогатого скота.
— Э-эй, доброе утро! — крикнул Вилкуп, натягивая вожжи и останавливая лошадь. — Значит, уха будет?
Он достал трубку, ему очень хотелось поболтать — теперь они с женой остались в «Вилкупах» одни. Обе дочери ушли в город.
— Не только уха, и жареная рыбка будет, — похвастался Дижбаяр.
— Слыхали новость? — торопливо спросил Вилкуп. Видно было, что ему очень хочется рассказать о чем-то.
— Какую новость?
— Сын Цауне из Канады письмо отписал.
Дижбаяр сдвинул брови.
— Цауне? Да разве он не…
— Да, да, — быстро поддакнул Вилкуп. — Удрал вместе с немцами, как же! И все время ни слуху ни духу, а тут вдруг письмо — вот тебе и на!
— Так, так, — протянул Дижбаяр. — Вот радость матери…
