Верная жена - [35]

Она не могла спать. Ей казалось, что Ральф следит за ней, что он заранее знал, к чему приведет его просьба.

Наконец настало воскресенье, яркое, светлое и холодное. Агенты сообщили, что встреча состоится в два часа. К этому времени Тони проснется и будет трезв. Кэтрин была готова. Она надела обручальное кольцо с бриллиантом, серое шелковое свадебное платье, а поверх него — длинную каракулевую шубу. Словно все это могло ее защитить. Она изображала почтенную даму, собирающуюся навестить дальнего родственника.

Мистер Мэллой и мистер Фиск молча сопровождали ее по скользким солнечным улицам. От отеля, от всего нового и современного они уводили ее в другую часть города, не такую благополучную. В воскресенье повсюду стояла тишина. От красивых магазинов и улиц, ярко освещенных по вечерам, они переместились в район с низкими, давно не ремонтированными домами из бурого песчаника. Здесь не было дворов и даже ящиков для цветов, мраморные ступени давно обветшали. Кэтрин могла представить себе, как выглядят комнаты за немытыми окнами. В таких она сама недавно жила. Тесные, грязные, с низкими потолками. Мебель тоже наверняка старая и неудобная. Полы не подметены, в доме витает запах жареного лука, дешевых сигар, окна постоянно закрыты. В комнате с задней стороны дома спят родители, в другой комнате — дети, сколько бы их ни было. Одна или две вещи привезены из деревни, и их берегут. Печальный тяжелый быт без будущего и прошлого. Одно настоящее, которым не наслаждаются, а терпят. Единственный ритм жизни — нескончаемый гул машин на фабриках, на которых эти люди работают. По ночам им снятся маленькие города, из которых они приехали, восход и заход солнца, смена времен года, посадка, выращивание и сбор зерновых.

После пробуждения они не помнят своих снов, становятся за станки, день за днем занимаются тяжелой работой, но сердца их о чем-то болят. Этому чувству они и сами не дали бы определения. Их лица так же изношены, как и их мебель, нелюбимы и жестки. Время от времени, по вечерам, на жен этих людей сходит неясное томление, и они говорят доброе слово одной из дочерей. Отцы пьянствуют, хмурятся, иногда распускают руки. Дети не учатся, растут недоразвитыми и нелюбимыми, за исключением редких моментов, когда матери забывают о своей тяжкой доле.

На этих улицах Америка была не амбициозной и сильной, а усталой, потерянной и грязной.

Кэтрин казалось, что она в миллионе миль от Висконсина. Полы ее теплой шубы и подол серого шелкового платья волочились по земле, хотя Кэтрин и старалась их приподнять. В деревне снег сиял чистотой и свежестью, точно постельное белье. Здесь, в городе, он был отвратительным. Холод забирался ей в ботинки, поднимался по ногам, несмотря на шерстяные чулки. Кэтрин чувствовала, насколько далека от этих построек, обычаев и уклада. Она всегда была хамелеоном, перенимала речь и манеры в зависимости от обстоятельств, но сейчас ощущала, что стала кем-то другим и никак не может вернуться в прежнее состояние.

Пульс бился как бешеный. Кровь стучала в ушах. Она собиралась раскрыться для Тони Моретти.

Затем они дошли и до других улиц, еще более неприглядных. Здесь не было ни тротуаров, ни мостовой. Лишь грязные дорожки между неокрашенными деревянными домами. В некоторых окнах за разбитыми стеклами виднелись рваные занавески. На Линден-стрит — ни одного дерева.[9] Мэллой и Фиск время от времени посматривали на Кэтрин, словно извиняясь, но та глядела перед собой. Она погрузилась в свое прошлое, которое разворачивалось перед ней с каждым шагом.

Наконец агенты остановились перед одним из трехэтажных домов, покрашенных тусклой красной краской, словно кто-то давно сделал слабое усилие придать этому строению более пристойный вид. Мэллой заглянул в свой блокнот.

— Номер восемнадцать. Это здесь.

Кэтрин почувствовала озноб и поплотнее запахнула воротник шубы. Агенты замешкались, словно вдруг растерялись и не знали, что делать.

— Ну что же вы? — нарушила молчание Кэтрин, — Я замерзла. Давайте войдем. Надо довести дело до конца. Не стоит откладывать.

Она поднялась по ступенькам, Мэллой и Фиск последовали за ней. Кэтрин дернула дверь; та оказалась незапертой и открылась на темную лестницу.

— Третий этаж, миссис Труит. Здесь темно. Прошу прощения.

— Это не ваша вина.

Посторонившись, Кэтрин пропустила агентов вперед. На третьем этаже они постучали в дверь. Каждый удар бил по ее нервам. Дверь отворилась, и перед ними предстал Антонио Моретти.

Он казался разгневанным. Выглядел чистым. Сиял, словно святой. На нем был красный шелковый халат, едва прикрывающий грудь. Очевидно, под халатом ничего не было, но Тони, судя по всему, это не смущало.

— Мистер Моретти. К вам дама.

— Вижу. Я всегда предлагаю даме войти.

Мэллой вынул блокнот, словно хотел, чтобы тот помог найти дорогу.

— Мистер Моретти… Мистер Труит, мы готовы отвезти вас домой. Ваш отец…

На лбу Тони появилась морщинка и тотчас исчезла.

— Что за имя вы назвали? Я такого никогда не слышал. Моя фамилия — Моретти. Я Тони Моретти.

— Мистер Ральф Труит. Из Висконсина. Вы там родились.

— Может, войдете? У меня есть бренди. Здесь холодно.