Вернадский - [17]
По пути из Ясной Поляны назад в Англию Фрей остановился у знакомых и встретился здесь с «приютинцами». Необыкновенный и своеобразный человек покорил их. Не столько религией, сколько обаянием своей чистой личности. Они впервые встретили человека целостного, так органически соединившего слово и дело. Не книжным знанием доказывал он свою правоту, а самой жизнью, материалом своей судьбы — самым сильным доказательством (восходящей к евангельской модели). Его идеи составляли одно целое с поступком. Вильям Фрей как бы сказал им последнее слово, которого так не хватало для уяснения своих мыслей и образования новой общности. Они решили назвать свой союз высоким именем братства. Уже не дружеский кружок, а нечто подобное религиозному средневековому ордену.
Вильям Фрей только через два года, на пороге смерти, узнал, какой отклик вызвала его проповедь. Он умирал в Лондоне, нищий и одинокий, когда его посетил Сергей Ольденбург и привез большое письмо Дмитрия Шаховского. Узнав о братстве, Фрей сказал, что это самый счастливый день в его жизни. Его духовные усилия не пропали даром.
Учредившие братство Ольденбурги, Гревсы, Вернадский сообщили о нем уехавшим друзьям, Шаховскому в «Весьегонию» и Корнилову в Варшаву. Те откликнулись горячим одобрением. С особенным энтузиазмом воспринял идею братства Шаховской. Дмитрий прислал «эпохальное» письмо на сорока страницах. Оно называлось «Что нам делать и как нам жить?». В основание общего воззрения Шаховской взял отрицательные аксиомы: I. Так жить нельзя. II. Все мы ужасно плохи. III. Без братства мы погибли.
Под первой из них он понимал нравственную невозможность для него и, как надеялся, для друзей принять и вступить на революционный путь обновления жизни. «Русская молодежь давно уже чувствует, что так нельзя жить. И под влиянием этого сознания она набросилась на существующую жизнь и хотела ее насильно уничтожить. Она не понимала, что если так жить нельзя, то это прежде всего значит, мне необходимо зажить как-то иначе. Уже не было того, что я называю религиозным чувством — и без того никакая сознательная нравственность невозможна. Я думаю, что революционное движение в России, как такое общее дело лучшей части молодежи, кончилось, и молодежь чувствует, что и так — убивая и стремясь убийством уничтожить теперешнюю жизнь, стремясь в сущности лишь к водворению или уничтожению некоторых временных форм — ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ»>11.
Он писал, что теперь нужны не революционные партии, заговоры, дружины и комитеты, устраиваемые для внешней борьбы. Для самосовершенствования нужно братство, как свободное соединение единомышленников. Шаховской вывел важнейшие принципы и правила их братства. Они, по его мнению, просты: 1. Работай как можно больше. 2. Потребляй (на себя) как можно меньше. 3. На чужие беды смотри как на свои.
Через много-много лет, вспоминая молодые годы, Шаховской свел все основания их молодых исканий в одно — в нераздельность личного и общественного: «В числе источников житейской и научной правды мы ставили выше всего нравственные начала, подчиняя им все остальные. Я думаю, что эта наша индивидуальная черта имеет, однако, и национальный корень в форме признания полного единства жизни в противовес дуализму и всяческому рассечению жизненных и познавательных процессов»>12.
Хорошо это или плохо, но им, как всей русской интеллигенции, в высшей степени свойственны особая цельность и чувство вины или культура греха, когда регулятором поведения становится чувство личной виновности за несовершенство окружающего мира. Интеллигент испытывал нравственную ответственность не перед людьми, что мало, а перед Богом, перед совестью, пытаясь превратить высшие истины в непосредственное руководство поведением и в нравственный императив.
Не надо думать, будто образовалось нечто вроде монашеской общины или формальной партии. Никакого устава, кроме общих убеждений, не существовало. Был чисто душевный союз, скрепленный не внешними средствами, не дисциплиной и подчинением какому-либо уставу. Кодекс поведения диктовался общим настроением.
Конечно, некоторые идеи коммунизации быта, опрощения, вегетарианского питания и тому подобные признаки регламентации бродили в их кружке и горячо обсуждались. Их сторонником были Шаховской и до некоторой степени молодые Ольденбурга, Сергей и Шурочка. У них и свадьба была необычная, «без фраков». То есть без всяких никому не нужных затрат.
Первым противником крайностей выступал как раз Вернадский. Мы недаром отвели ему роль холодного рассудка и здравого смысла Шахвербурга.
