Верховники - [3]

   — Это варвары, номады[11], и если бы не мы, немцы, господин посол, из всех их преобразований вышла бы одна скифская безобразная пляска! — Высокий рыжий немчик пытался привлечь внимание испанского посла, молодого герцога де Лириа[12]. Но де Лириа точно не слышал, в восхищении глядя на цесаревну. Немец перехватил его взгляд, криво усмехнулся: — Говорят, цесаревна в своём имении в Покровском точно так же танцует с простыми мужиками и мужичками. Что за оргии!

Откровенный молодой восторг исчез с лица испанского посла. Перед немчиком стоял холодный аристократ, потомок английских Стюардов на испанской службе, герцог Бервик де Лириа, гранд, имевший право не снимать шляпы перед королём. Немец оробел. Говорят, у этого дюка за плечами не одна кровавая дуэль.

   — Ведь вы, кажется, состоите на русской службе, барон? И к тому же носите прусский орден Великодушия... Не забывайтесь, Рейнгольд Левенвольде[13]!

   — О чём это вы спорите? — Рейнгольд Левенвольде согнул спину в глубоком поклоне, а за ним де Лириа увидел согнутые спины других придворных и понял: царь! Стройный, загорелый, не по годам вытянувшийся мальчик с любопытством смотрел на поссорившихся иностранцев.

   — Мы спорили об охоте, ваше величество, — опередил Левенвольде герцога. Герцог презрительно пожал плечами.

   — С каких это пор вы заделались охотником, посол? — Голос у Петра II был высокий, ломающийся, мальчишеский голос. Впрочем, ему не было ещё шестнадцати лет, и в разговоре он перепрыгивал без всякой последовательности с одного предмета на другой. — Нет, вы только подумайте, Бервик, ведь вы разрешите мне так вас называть, нет, вы только подумайте, — громко, на весь зал рассмеялся молодой император, — меня укусили сегодня за ухо! Видите, красное... — И с видимым оживлением стал рассказывать о том, что Андрей Иванович Остерман[14] принёс ему сегодня на подпись указ о казни знаменитого разбойного атамана по прозвищу Камчатка и он совсем уже было подписал указ, да вот князь Иван[15], он показал на подходившего кареглазого красивого молодого человека, небрежно расталкивающего придворных, — укусил меня за ухо. Когда я спросил его, Бервик, зачем он это сделал, это очень больно, ведь меня впервые кусают за ухо, князь Иван, нет, он, право, замечательный человек, хотя мне про него сплетничают бог весть что, но вы-то, я точно знаю, его друг и не станете сплетничать, — так вот он сказал мне, что ежели мне больно из-за укушенного уха, каково будет тому несчастному, которого задушат верёвкой. Ведь это действительно ужасно больно, верёвкой... И вы знаете, я его простил, того разбойника. Андрей Иванович, конечно, был недоволен, но я совсем простил, и, знаете, как-то легко стало. Так слушайте, раз вы стали охотником, едемте со мной, едемте, я знаю, Алексей Григорьевич Долгорукий[16] чудесную охоту готовит. Вот после Крещения и едем. А может, и до Крещения, а, Иван? — И столько охотничьего молодого азарта было в голосе Петра, что герцог де Лириа невольно улыбнулся.

   — А что, может, и в самом деле пойдём на лося? — спросил Иван Долгорукий, на английский манер пожимая руку Бервику. Он был румян, весел и красив той красотой, которой красивы все молодые и здоровые лица, закалённые частым пребыванием на свежем воздухе.

Озабоченно раздвигая придворных, к Петру II протиснулись двое вельмож. Андрей Иванович Остерман, выряженный турком, с восторженным испугом на круглой бюргерской физиономии отвесил почтительный поклон царской особе и с должным решпектом напомнил его величеству, что он обещал быть в Верховном тайном совете[17] на обсуждении последних депеш нашего стамбульского посланника...

Все знали, что в Персии, где столкнулись русские и турецкие интересы, шла необъявленная война и в любой момент она могла стать открытой войной со всей Османской империей.

Но его величество желал охотиться, а дела — дела пусть решает Верховный тайный совет. Остерман, не прекословя, склонился перед монархом.

Пётр II взял под руку Ивана Долгорукого и герцога, но дорогу ему преградил другой вельможа. Весь маскарад этого сухонького, решительного старика, с горбоносым породистым лицом и твёрдой линией подбородка, заключался в том, что был он не в придворном платье, а в старом армейском кафтане, из тех, что носили ещё до Полтавской баталии[18].

Пётр II, точно налетев на неожиданное препятствие, остановился, встретившись с твёрдым взглядом серо-зелёных, всё ещё по-молодому блестящих глаз. Императору редко кто вот так смотрел прямо в глаза, но князь Дмитрий Голицын мог себе позволить то, на что не решались придворные. Его гордый, строптивый характер ведом был ещё Петру Великому, который в знак особого уважения не подкатывал прямо к крыльцу старого вельможи, а шёл пешком через двор, соблюдая старинную учтивость.

Вот и сейчас князь Дмитрий осмелился загородить муть молодому императору. Придворные ахнули. Дежурный церемониймейстер подскочил уже было к дерзкому, но Пётр II покраснел и остановил его.

   — Государь, и у царей есть обязательства... — Голос Голицына был почтителен, но чувствовалась в нём какая-то сила, основанная на собственном глубоком убеждении в верности своего поступка. Пётр II стал слушать.