Верхом на Ветре - [2]

Удар получился на редкость удачный. Все солдаты полетели вверх тормашками. Правда вместе с ними упал и Санта-Анна. Но он-то скорее всех понял в чем дело. Его лошадь уже стояла как вкопанная, ожидая своего хозяина, а он не заставил себя ждать. И прежде, чем первый из упавших солдат поднялся с земли, Санта-Анна уже скакал далеко-далеко, распевая песню.

— Вперед! За ним! В погоню! — кричал офицер, но солдаты только безнадежно отмахивались руками.

— Как вы смеете не слушаться меня? Что это — заговор, военный бунт? — сердился офицер.

— Не горячитесь, сеньор, — ответил старый кавалерист, — Гнаться за Санта-Анной безнадежно. Ведь Санта-Анна улетел верхом на ветре!

— Что ты сочиняешь, осел? Он ускакал на обыкновенной лошади.

— Я утверждаю, сеньор, что он улетел верхом на ветре. Это необыкновенная лошадь. Такой, может быть, никогда не было и уж наверно не будет в пампасах. Ведь ее так и зовут: Эль-Виэнто (Ветер). Разве можно догнать ветер?

— Но я приказываю вам! Марш без рассуждений, хотя бы Санта-Анна оседлал черта! Если он не будет доставлен сегодня же к тому времени, как сеньор генерал-капитан поднимется после сиесты, то вы потеряете свои головы. Марш!

Несколько солдат, уныло тряхнув головой, поскакали следом за Санта-Анной. Они кричали, понукали своих лошадей, били их хлыстами. Но и для офицера было ясно, что лошадь Санта-Анны превосходит всех лошадей в быстроте. «Однако, что теперь будет, если они не догонят беглеца — думал офицер, страшась гнева диктатора, — Может быть он забудет… А если он не забудет… Была не была! Скажу, что Санта-Анна расстрелян».

Розас не забыл. В тот же вечер он спросил адъютанта, а адъютант — офицера, расстрелян ли дерзкий солдат Санта-Анна.

— Расс…стрелян, — ответил офицер, читая в душе молитву и прося Иисуса и Марию, чтобы его обман не всплыл наружу.

***

А Санта-Анна в это время уже несся по необъятной степи. Он родился и вырос в пампасах. Ездить верхом он научился чуть ли не раньше, чем ходить. Он не мог представить себе жизни без лошади. Не даром у него были кривые ноги, как у всех гаучо. Его ноги были вторыми «задними руками», которые умели крепко обнимать бока лошади. Он и лошадь, как бы составляли одно существо подобное кентавру. Когда он сходил с лошади, то сразу становился беспомощным как инвалид, снявший артистически сделанные протезы ног. Он не мог и не любил ходить пешком. Дома, когда он занимался хозяйством, он иногда садился на лошадь, чтобы привезти бочку стоящую в ста шагах, и вообще много делал такого, что казалось бы, гораздо удобнее делать пешему. Лошадь была его крылатыми ногами, притом умными ногами. Когда он сидел в седле, ему можно было ни о чем не думать или думать обо всем, совершенно не заботясь о дороге.

Как хорошо скакать на добром коне, по степи, когда она покрыта высокой травой, — выше головы всадника! Здесь нет ни гор, ни озер, ни лесов. Степь, беспредельная степь, настоящее море травы, колыхающееся, как волны под дыханием ветра. И какая изумительная тишина! Пампасы молчаливы. Даже птицы здесь почти не поют и только иногда мелодично перекликаются. Ветер все время поет тихо и ритмично в травах и ковыле, как эолова арфа. Летишь вперед, все вперед, и кажется, будто в самом деле ты оседлал ветер. А иногда кажется, что всадник и лошадь стоят на месте, а земля несется с бешеной скоростью навстречу, и чтобы не умчаться назад вместе с землею, лошадь должна все время перебирать ногами — отбиваться от летящей под копыта земли. Но приятнее думать о том, что ты как ветер несешься поверх травы. Нет больше ничего, кроме сияющего неба над головой, кроме душистого ветра, обдувающего лицо и треплющего полы темно-оранжевого плаща — пончо, кроме травы и лошади под тобой. Никаких Розасов, диктаторов, крови. Нет утомительных походов на патагонцев, нет стонов раненых, нет воплей детей, матерей и жен…

Виэнто нельзя назвать красавцем. Голова у него довольно большая, уши еще больше. Сочленения толстоваты, хотя и общие пропорции правильны. И у него нет никакого щегольства. Когда он идет своей будничной походкой, он часто опускает голову и волочит ноги. И никто не сможет сказать, глядя на его невзрачную внешность, какая неистощимая энергия заключена в этом теле.

Нет ничего легче, чем управлять этой лошадью. Ее шея — самый чувствительный гальванометр. Довольно малейшего прикосновения пальцем к шее, как лошадь изменяет аллюр, поворачивает в сторону, неподвижно каменеет на месте или даже ложится на землю. Да, она беспрекословно слушается пальца хозяина, но только до тех пор пока… пока хозяин не ошибается. Санта-Анна никогда не заставляет лошадь поступать против ее воли. Ему не нужен хлыст, не нужны и шпоры. Для них обоих высшее наслаждение в жизни — мчаться вперед по беспредельной степи. И пока все благополучно — пускай хозяин играет на шее лошади, как виртуоз на музыкальном инструменте, извлекая тончайшие оттенки музыки движения. Но в решительные минуты Виэнто сам знает, что делать. Вот и сегодня. Кто подсказал ему выкинуть такую веселую штуку, которая спасла жизнь хозяину?

Санта-Анна усмехается и треплет лошадь по шее. Виэнто отвечает помахиванием хвоста и прядет ушами. Приятно чувствовать знакомую тяжесть тела любимого хозяина на своей спине. Вдвоем они умнее и сильнее. Он дает человеку свои быстрые ноги и острые чувства. А чувства у него острее не только человеческих, но и чувств его европейских собратьев. У тех конюшня притупила остроту обоняния и слуха. А у Виэнто? — Он может слышать за несколько километров.