Вересковая принцесса - [61]

— Отец сегодня за обедом высказал такое пожелание Илзе, — сказала я нерешительно.

— И она отказалась?

Я удручённо кивнула — я поняла, что дело проиграно.

— Разве вы сами не сказали, фройляйн фон Зассен, что я теперь смогу — и буду — давать вам гораздо меньшие суммы?

Я забыла о своём намерении оставаться смиренной просительницей и проявить терпение перед лицом коммерческой расчётливости и хладнокровия!.. Я почувствовала, что заливаюсь краской и что «моё злое сердце захватывает меня врасплох».

— Разумеется, я так сказала, — задыхаясь, быстро ответила и показала на порог. — Вон там я стояла и тряслась от страха… Но я люблю моего отца и хочу принести ему эту жертву.

Он не сказал ни слова, когда я на мгновение умолкла, — у него действительно было каменное сердце, все мои слова его ничуть не тронули — и я не должна была разгневаться? Мои ноги просто зачесались — так мне захотелось затопать ими по полу! Я резко повернулась к нему спиной и с нарастающей злобой крикнула ему через плечо:

— Я не хочу этих денег! Смешно — то, что мне подарила моя дорогая бабушка, я должна вымаливать у посторонних людей! Но я не стану этого делать, ни за что не стану!.. Я больше никогда ни о чём не попрошу вас, пускай даже эти деньги хоть десять раз мои и я имею право ими распоряжаться…

— В данный момент вы не можете распоряжаться ни одним пфеннигом, — прервал он меня безо всякой резкости, но серьёзно и веско. — И вот что я хочу вам сказать: если вы и дальше будете вести себя столь неподобающим образом, как дикое дитя пустоши, то вы ничего от меня не добьётесь… Вы можете лазать по деревьям и бегать по речке — здесь вам никто не подрежет крылья, но из вашей души этот дикий элемент я выкорчую.

Итак, он действительно зажал меня в тиски своими железными пальцами и не выпустит меня на свободу, пока не пройдут эти два года! Бог мой, какую жалкую карикатуру он собирается из меня сделать!

— Если я это позволю, — сказала я, откинув назад голову. — Хайнц однажды поймал ворона и хотел подрезать ему крылья, но птица клюнула его в палец так, что пошла кровь!

— И вы хотите защищаться так же храбро, маленький жаворонок? — спросил он, поглядев с улыбкой на свои стройные пальцы. — Сердитый ворон не мог понять, что Хайнц хочет сделать его своим любимым домочадцем… Но вернёмся к вопросу о деньгах. Я так же мало могу свободно распоряжаться вашим наследством, как и вы сами; но я охотно дам взаймы господину фон Зассену требуемую сумму из моих собственных средств… Вы не скажете, продавец сейчас у вашего отца?

Я пристыженно полезла в карман и протянула ему медальон.

— Ах, римская монета времён Антония! Прекрасный экземпляр! — воскликнул он. Он подошёл к окну и стал долго рассматривать её со всех сторон — и вновь с таким видом, как будто он что-то в этом понимает.

— Пойдёмте, — сказал он и открыл дверь в соседнюю комнату. Её стены были задрапированы тяжёлым шёлком, и она была такой же тёмной, как и все помещения в этой бесконечно длинной анфиладе комнат. Здесь рядом с окном стоял шкаф, украшенный резьбой и филигранной серебряной окантовкой.

Господин Клаудиус открыл причудливый старинный замок и вытянул полку — там на бархатной подложке лежали ряды таких же медальонов, про которые мой отец сказал, что это чрезвычайная редкость. Господин Клаудиус вынул один из медальонов, положил его на ладонь рядом с тем, что принесла я, и стал тщательно их сравнивать, а затем протянул ладонь с монетами мне. Они были похожи как два близнеца, но та, что была извлечена из шкафа, выглядела значительно более захватанной.

— Эта красивее, — сказала я, показав на монету, которую так жаждал мой отец.

— Да, я вполне вам верю, — ответил он. — Но мне она не нравится.

В этот момент открылась дверь, ведущая в обеденный салон. Мы обернулись и увидели, что на пороге стоит Дагоберт. Господин Клаудиус нахмурился, но Дагоберт не дал себя смутить; он подошёл поближе, и его карие глаза удивлённо расширились при виде медальонов на бархате.

— Боже, какая роскошь! — удивлённо воскликнул он. — Дядя, ты коллекционер?

— Немного, как видишь.

— И свет об этом ничего не знает!

— Разве необходимо, чтобы свет знал о моих маленьких страстях? — как гордо и спокойно это прозвучало!

— Ну, не знаю… — протянул Дагоберт, — но в то время, когда практически весь двор лихорадочно интересуется античностью, твоя пассивность просто непонятна.

— Ты думаешь?.. Я хочу тебе сказать, что я редко нахожу удовольствие в том, что модным товаром лежит на рынке и эксплуатируется некомпетентными людьми с совершенно иными целями, чем те, которые преследует наука… И к тому же я очень осторожен с моими маленькими склонностями, я не допускаю их до конкуренции — ведь в этом случае они начнут расти под чужим влиянием, для них не будет ничего невозможного, они будут уводить всё дальше и дальше и могут потребовать гигантских жертв на свой алтарь.

— Ну, от этого греха тебя защитят накопления твоих предков, дядя! — засмеялся Дагоберт. Он покачал головой. — Невероятно! Ты интересуешься древностью и в то же время оставляешь ценнейшую коллекцию годами плесневеть в подвале.