Веранда в лесу - [51]

М а ш а. Это я понимаю, меня дома научили уважать людей, которые работают. Но раз я влезла в эту историю, хуже других быть не хочу. Жена, так уважайте.

Б а б а ш к и н. Достаточно уважаю.

М а ш а. Но все смеются и говорят, что не могу поставить дом. Хотела дать полный ремонт квартире, купить мебель, как у главного механика, у главного маркшейдера и у главного врача, — не дали. С комендантом поговорить нельзя. Раньше звали на «ты», теперь перешли на «вы», как с должностью.

Б а б а ш к и н. Только не жалуйтесь.

М а ш а. Жалоб не дождетесь, не для того сюда поселилась, чтобы жаловаться. Такое уж мое положение.

Б а б а ш к и н. У вас распрекрасное положение, все права и никаких обязанностей. С того времени как поселились, вы научились бойко возражать, но это демагогия. Положение, которое существует, сами создали. Оно противоречит всякой человеческой логике, но меня уже устраивает!

М а ш а. Я еще не знаю логику.

Б а б а ш к и н. Ага, а демагогию уже усвоили.

М а ш а. Почему вы сердитесь?

Б а б а ш к и н. Если бы я знал!.. (Успокоился.) Ладно, извините.

М а ш а. Очень странно. Все устраивает, и вы же сердитесь.

Б а б а ш к и н (задумавшись, разглядывает ее). Знаете, жена, вы мне нравитесь!

М а ш а. Нравлюсь?

Б а б а ш к и н. Да, я подумал, из вас мог бы выйти неплохой ученый: у вас мозги набекрень. Все воспринимаете наоборот.

М а ш а (обиделась). А может, у вас мозги набекрень? Что я такого сделала? Я себя хорошо веду, ничего особенного не сделала, только не разрешила вам входить в мои комнаты. А в остальном у нас все как у людей.

Б а б а ш к и н (не сознавая этого, начинает сердиться). Ваши комнаты меня уже не интересуют, но то, что вы врезали в эту дверь огромный замок, вовсе комично. А теперь зовем друг друга на «вы». Глупейшая и нелепейшая форма обращения на молодежной стройке, но вы так хотели.

М а ш а (поражена). Я?

Б а б а ш к и н. Вы не могли перейти на «ты», хотя мы с вами обсуждали этот вопрос, и я был вынужден перейти на «вы», чтобы не унижать вас и поставить в равное положение.

М а ш а. Дуракам ничего не объяснишь, а умный всегда поймет. Мой отец всю жизнь звал маму на «ты», а мама отца всегда на «вы».

Б а б а ш к и н (внезапно успокоившись). Стоп! Переменим ритмы. Я сяду за стол, а вы принесете молоко. Мне нужно два тихих часа. А потом мы еще немного поговорим — и о том, что выкидываете в школе, и какую принцессу из себя строите.

М а ш а. Кто сказал про школу?

Б а б а ш к и н. Внизу сидит Римма Ивановна, вам придется с ней объясниться.

М а ш а (вспыхнула). Зачем она пришла? Она к вам пришла?

Б а б а ш к и н. Из-за вашего поведения пришла.

М а ш а. У нас взрослая школа, педагоги к родителям не ходят, а надо — вызывают на комсомольское бюро.

Б а б а ш к и н. Поговорите, пожалуйста, с ней.

М а ш а. Она мне надоела! Кто ей нужен в нашем доме? Кто? Опять начинаются штучки?!

Б а б а ш к и н (сухо, спокойно). Идите, спросите. Не смотрите на меня так пронзительно. И несите молоко, если хотите, сами придумали это молоко и приучили меня, так несите и давайте наконец создадим тишину!

М а ш а  ушла. Через некоторое время она вернулась и молча поставила молоко на стол.

Поговорили с Риммой Ивановной?

М а ш а (спокойно). Да, я ей сказала, пусть она сматывается, ей здесь делать нечего.

Бабашкин поднялся, надевает пальто.

Куда собрались?

Бабашкин не отвечает.

Провожать не разрешаю. Слышите? Не разрешаю.

Б а б а ш к и н (зол до предела). Ну, спрашивать я не стану.

М а ш а. Не станете?

Б а б а ш к и н. Нет.

М а ш а. Тогда я не хочу быть женой!

Б а б а ш к и н  ушел. Маша мечется по комнате, потом начинает яростно стучать в пол. Приходит  П е т р. Маша отвернулась, включила магнитофон и села над ним, глядя в одну точку.

П е т р. Кому стучала?

М а ш а. Не тебе, представь, мужу.

П е т р. Ну, Марья, ну, купчиха! Что теперь скажет главный консультант — Инночка!

Пришла  Г а л я.

Такому человеку нахамила, ногтя ее не стоишь!

Г а л я. А ну, Петька, пошел отсюда.

П е т р  ушел. Галя выключила магнитофон. Маша отошла, легла на тахту. Галя села у нее в ногах.

Г а л я. Скажи, ревность? Да?

Маша молчит.

Ох, девушка, может, одна я тебя понимаю!

М а ш а. Уйди, заплачу.

Г а л я (ровным тоном медицинской сестры). Нормировщица Нюрка Евсеева вышла замуж, он такой куркуль, знаешь, из семьи частников, какой бы указ ни напечатали, всем недоволен, советскую власть ругает, а Евсеева, наоборот, из революционной семьи, всем довольна. Никакой жизни нет, до развода доходит. По всей ночи ссорятся из-за доверия правительству. Что у тебя случилось, скажи, посоветуемся, как подруги.

Маша молчит.

Не хочешь, не говори, но грубостью себя не унижай, мы женщины рабочие, нам развязность не идет. Перед трудностями не пасуй. Я моему Петьке тоже один раз по щекам надавала… Но вопрос — как! Вывела тихонько на улицу и врезала. А за что, даже не объяснила, вернулась в компанию, на лице улыбка. Сейчас, как правило, девчата умнее ребят, но Петька и Бабашкин — исключение.

М а ш а (грустно). Несравнимые величины.

Г а л я. Почему? Стакан для Петьки также важнее семейной жизни. Но на это я не в обиде, сама общественница, тридцать три нагрузки. Раньше думала, что счастье — это когда мечты сбываются, теперь стала газетам верить: в труде можно счастье найти. Когда жили в общежитии, девчата считали себя счастливыми. Хотели строить город — строили! Развлечений мало, но всем весело. Барак дырявый, теснота, соберемся в красном уголке, что-нибудь придумаем, самодеятельность, кружки, утром на стройку, и каждый день занят общественной работой… Сейчас — вот странно! — город большой, все есть, широкоэкранный театр открылся, а девчат не поднимешь, переженились, стали цивилизованные, общественной работой заниматься не хотят. Хочешь, пирогами накормлю?