Веранда - [8]

– Эй, Абдулла! Где ты, сын свиньи! – донесся откуда-то издалека голос управляющего. – Господин майор требует горячую воду!

Да скажи же ты мне, сын свиньи, человек с закатившимися глазами, грязный, старый, лысый и полунагой, человек с загрубевшими руками и ногами, человек, истерзанный голодом, скажи ты мне, Человек, неужели даже смерть не научит тебя отвечать на ругательства?!

Удивительные лица приходят мне на память, когда я вспоминаю о «Фирдаусе».

Я вспоминаю сикха и его красавицу жену, которые приехали полюбоваться Гульмаргом и, разочаровавшись, уехали, так как оказалось, что в Гульмарге, кроме гор, и смотреть-то не на что!

– Ведь здесь одни только горы! – восклицала красавица, кокетливо дотрагиваясь пальчиком до подбородка. – Нет, мне совсем не понравился Кашмир! Одни горы и горы!

Я вспоминаю уличных собак.

Вспоминаю старика, жившего на пенсию, и армейского священника, который проповедовал слово Христово в правительственной армии. Бедняга всегда чувствовал себя приниженным; его грызло сознание того, что он только священник, а не купец, солдат, актер или министр! Сколько беспомощности было всегда в его глазах, в его неспокойных и потерянных глазах…

Я вспоминаю отставного министра, который все время говорил о своем сыне, жившем в Шотландии и воспитывавшемся в шотландской семье, несмотря на то что он был индийцем. Его отец всегда с гордостью останавливался на этом факте в разговорах со знакомыми по отелю.

– Мой сын Джамал… Джамал живет в Шотландии… Джамал… Шотландия…

Больше он ни о чем не мог говорить.

У него была еще одна дурная привычка – приходить на веранду, не спрашивая моего позволения, да еще пользоваться моей ванной комнатой, которая была расположена совсем рядом с верандой.

Рассерженный, я однажды сказал ему:

– Господин, вы не смеете пользоваться моей верандой и ванной без разрешения!

– Почему? – спросил он, крайне недовольный.

– Потому, что у вас есть сын Джамал, потому, что он живет в Шотландии, потому, что я принял очень опасное решение – вышвыривать с веранды и вас и вашего друга священника, всякий раз, как вы там появитесь до тех пор, пока ваш сын не изволит пожаловать обратно в Индию.

– Вы меня еще не знаете! – завопил разгневанный экс-министр. – Здесь все большие люди – мои друзья! Я был министром, я даже бывал в гостях у вице-короля! Да я вас в тюрьму упеку! Вы знаете, с кем говорите?! Мой сын живет в Шотландии…

В ответ на это я показал ему кулак и решительно сказал:

– Было бы лучше, если бы вы тоже отправились в Шотландию. На моей веранде во всяком случае вам лучше не показываться, а то…

Уже собралось несколько любопытных, которые с интересом наблюдали за всем происходящим.

– Что же это такое? – растерянно лепетал этот важный господин, обращаясь к зрителям. – Как он смеет так позорить меня? Я министр на пенсии, мой сын Джамал живет в Шотландии…

Священник еле увел своего друга.

Потом в отель приехала девушка индуска, которая заняла сорок восьмой номер. Странная девушка – она не походила ни на актрису, ни на учительницу, ни на проститутку, ни на замужнюю женщину. Но приехала она одна, в одиночестве пожила немного в Гульмарге и так же одна уехала.

– Эта девушка оживила в моем сердце память о той, которую я когда-то любил… – сказал о ней О'Брайен.

Вид, открывавшийся с веранды, дал мне возможность познакомиться с девушкой. О'Брайен однажды спросил у нее:

– Скажите, а вы не были ирландкой в одно из своих прежних существований?

– Не помню, – просто ответила она.

Девушка была так безыскусственна и так красива, что О'Брайен совсем потерял голову и говорил мне:

– А может быть, это действительно она? Может быть, теперь она приняла облик индусской девушки, чтобы обмануть меня? Если она проживет здесь еще несколько дней, я умру. Вся моя философия летит к черту! Как она ответила: «Не помню»… О боже!

Через несколько дней девушка уехала.

Сияющий полдень. На веранду падали не жаркие уже лучи ласкового солнца, заливавшие своим светом яблоки я сладкую алычу на тарелках, золотистые руки Марии и пальцы, гибкие и нежные, как лепестки.

– А ты помнишь тот пикник в Фирозпуре? – заговорила Мария. – Помнишь, как мы безуспешно пытались ловить рыбу, а какой-то чиновник пришел и хотел нас арестовать за то, что мы ловим без разрешения…

– Помню… – ответил я.

– Ведь неплохой был пикник, правда? – Мария поднесла ко рту алычу. – Давай еще раз съездим, только сначала возьми разрешение на рыбную ловлю.

– Мне больше всего запомнился тогда золотой цвет орехов и та ивовая рощица, где даже ручеек кажется уснувшим, а ивы клонятся над водой низко-низко.

– А листья чинар! Они были совсем винного цвета… – мечтательно вспоминает Мария.

– Совсем как твои губы?

– Ребенок! Увидел сладкое и тянешься к нему! – Мария ласково отстранила меня. – Ты совсем не умеешь любить… – Она улыбнулась своей серьезной улыбкой и добавила: – Наверное, поэтому ты мне так нравишься…

Мы долго молчали, я гладил ее загорелую руку.

– После войны я уеду на родину, – наконец, заговорила Мария. – Стану членом социалистической партии и буду вести политическую работу. Одной только игрой на рояле немногого можно добиться… Скорей бы кончилась проклятая война, а потом мы все постараемся сделать так, чтобы не было больше войн. Правда?