Венера - [17]

Когда я сидел развалясь на любимом шелковом диване и глядел сквозь широкое панорамное окно на Средиземное море, то понимал, как дорого мне это место, ставшее моим домом. Волны скользили по морю, тронутые розовым светом близкого заката. Холмы спускались к воде несколькими террасами, овитыми виноградниками и фруктовыми садами. Ими любовался еще Ганнибал. Земля эта оказалась в руках человека еще задолго до начала истории.

Но теперь море затопило пляжи, а с ними и большую часть старого города Пальма. Даже кроткое Средиземное море, не знающее особых штормов и бурь, поглощало свои берега. И все же Майорка оставалась местом, близким к вожделенному раю, о котором можно было только мечтать.

И я собирался оставить все это великолепие, променять его на металлическую клетку, в которой мне предстояло провести долгие месяцы заключения - лететь в полном одиночестве в сторону таинственной планеты. Чтобы потом ступить на раскаленный песок или спекшуюся корку. Я даже головой затряс, осознавая всю абсурдность и одновременно безвыходность ситуации, в которую я загнал себя сам.

Но Квентон несмотря ни на что продолжал вести себя воинственно, как молодой бойцовый петух.

- Не люблю, когда нарушают однажды данные обещания,- хорохорился он. Говорил он дерзко, как всегда, но на этот раз, мне показалось, даже более вызывающе, чем обычно^- Ван, это что же получается: ты берешь свое слово обратно?

- Ничего не поделаешь.

- Я тебе не верю.

Мои щеки запылали, я тут же вскочил.

- Ты обвиняешь меня во лжи?

Квентон смотрел на меня, не отводя взгляда.

- Ты дал обещание, от которого теперь отказываешься.

- Тогда вон из моего дома! - Я услышал свой голос как бы со стороны и сначала даже не поверил, что я мог сказать такое. Насколько же меня надо было разозлить, чтобы я выкинул такой фортель! Затем я услышал, как фыркнула Франческа Джанетта.

- Правильно, Ван, давно бы так!

- И ты тоже,- оборвал я ее.- И все вы.- Я обвел комнату вытянутой рукой и закричал: - Катитесь все отсюда! Немедленно! Сейчас же! Оставьте меня в покое!

На миг наступило шокирующее молчание. Все замерли и остолбенели. Затем пухлый Василий вынырнул из мягкого кресла.

- Пожалуй, пора мне возвращаться на работу,- объявил он.

То, что Василий называл «работой», состояло в перемещении пятен цвета по экрану дисплея. Он считался потрясающе талантливым художником. Все так говорили. К тому же он был потрясающе ленив. Да иначе и быть не могло: его патронесса, меценатка, была фантастически богата.

Кивнув коротко и резко, я холодно сказал:

- Да, сударь, можете быть свободны.

- Пора возвращаться в Рим,- надменно произнесла Франческа.- Мне нужно заканчивать оперу.

- Очень хорошо.- И тут я вновь не сдержался.- Может, если ты хоть раз в жизни напряжешься, то и в самом деле закончишь свою оперу.

- В самом деле! - задыхаясь от гнева, выкрикнула она.

- И вы тоже убирайтесь,- сказал я остальным, сделав соответствующее движение рукой в сторону раскрытой двери.- Вперед!

Озадаченные донельзя, шокированные моей потрясающей неучтивостью, дурными манерами, они покинули мой дом. Еще вне себя от злобы, я посмотрел им вслед из окна гостиной - на эту процессию кретинов в пышных, ярких, роскошных автомобилях с бесшумными электродвигателями. Они удалялись по извилистой горной вымощенной булыжником дороге, ведущей к морю.

Вот они и уехали. Убрались из моей жизни.

И я отвернулся от окна.

Гвинет стояла рядом. Она не уехала. Она одна не покинула меня, и я был ей бесконечно признателен за это.

Вот слово, которое возникало у меня в голове постоянно, стоило мне подумать о Гвинет: «очарование». Да, она была воистину очаровательна. Она умела так украдкой, искоса, из-под ресниц посмотреть, что у меня тут же возникало подозрение, что она неравнодушна ко мне, как и я - к ней. Возможно, в прошлые века ее назвали бы куртизанкой, содержанкой или того хуже. Но для меня она была верным товарищем, другом, который делился со мной не только своим телом, но и душой. Серьезная и спокойная девушка, Гвинет, казалось, как нельзя лучше подходила на роль моего друга. Мне никогда не нравились люди вздорные и крикливые. Она же обладала живым чувством юмора, охотно откликалась на все остроумное и смешное, что, впрочем, всегда скрывала от посторонних. Поэтому у многих складывалось ощущение, что она лишена чувства юмора. Всем своим видом она как бы говорила: «Разоружайтесь. У нас нет причин драться». В общем, все в ней было хорошо, а многое - прекрасно. Кое-чего ей, конечно, не хватало, но чего именно - не знаю. Была она изящной, невысокой, с длинными золотисто-каштановыми волосами (некоторые называли их рыжеватыми), которые вздымались обворожительными волнами над ее прекрасным личиком. За такое личико, как у нее, можно было отдать жизнь. Словно изваянное из мрамора: остро отточенные скулы, опьяняюще сладкие, как виноград, полные губки и миндалевидные восточные глаза, которые увенчивались золотыми пшеничными бровями.

- На меня-то ты не сердишься, надеюсь? - спросила она с застенчивой улыбкой подобранной на улице собачки.

Я почувствовал, как мой гнев мигом растворился в ее взгляде.