Венецианское зеркало - [17]

Вскоре он женился вторично и умер от случайной вспышки чумы, занесённой вместе с пряностями с острова Явы одним из пароходов его компании.

Его вдова, родившая уже после смерти мужа мальчика, ничего, или почти ничего, не знала о нашем существовании. Нотариус отца переслал тётушке небольшую сумму денег, завещанных на наше воспитание.

Однако через несколько лет и этот скудный источник нашего пропитания иссяк. Мы уже были готовы познакомиться с ужасами нищеты, когда содержатель проезжего цирка предложил нам вступить в число артистов его труппы, своим уродством зарабатывать хлеб насущный. После минутного колебания и слёзных просьб тётушки мы, бывшие тогда тринадцатилетними девочками, согласились и через неделю уже появились под именем «сестёр Генрихсон» на подмостках кафешантана в Спа.

Не буду описывать нашей цирковой жизни, она так однообразна, так утомительно тосклива, особенно для нас, прикованных своим уродством к замкнутой комнатной жизни.

Однако мы не роптали. Всегда умели создать в комнатах своей кочевой жизни тёплый семейный уют. Найти немногих преданных друзей. Я до сих пор вспоминаю антверпенского полковника, такого ласкового ко мне, с таким вниманием угадывавшего наши желания.

Мы не знали отцовской ласки, но он часто казался мне отцом. Я слышала, что и после он очень тепло отзывался о нас. Где-то он теперь, старый, добрый полковник Вотар! Иногда нас катали в коляске по тем городам, которые посещала наша труппа. Изредка посещали мы театры, забираясь в глубину ложи уже после открытия занавеса и уезжая до окончания спектакля.

Мы зарабатывали очень много и мечтали, скопив несколько десятков тысяч франков, навсегда покинуть арену и тихо вдали от людей окончить нашу жизнь.

Как вдруг, во время наших гастролей в Гейдельберге, крыло трагедии впервые развернулось над нами. Наш антрепренер убедил нас предоставить за очень большие деньги право репродукции «феномена сестёр Генрихсон» фирме восковых кукол в Гейдельберге… Я забыла название этой фирмы.

Через два дня нам представили молодого скульптора, весьма умело и искусно занявшегося лепкой наших восковых изображений.

На беду, он очень понравился Берте, а песенки сестры окончательно свели его с ума.

Неестественная страсть художника к прекрасному уроду разгоралась подобно костру Ивановой ночи. Лихорадочный блеск в глазах сестры, учащённое биение её сердца открывало в ней новое, незнакомое для меня существо. Тягостным мраком заволакивались глаза художника.

Гроза приближалась.

Трагическая развязка…

Берта просыпается. Кончаю.

3 сентября. Венеция

Продолжаю. Трагическая развязка оказалась более ужасной и более скорой, чем можно было думать.

Однажды вечером, когда атмосфера страсти сгустилась вокруг нас настолько, что я готова была, казалось, схватить топор нашего циркового плотника Жермена и, разрубив роковую связь свою с сестрой, выброситься в окно — художник, которого мы звали просто «милый Проспер» сказал своё полное имя «Проспер Ван Хоотс».

Я не удержалась от крика. Двух вопросов было достаточно, чтобы всякие сомнения пропали. У наших ног лежал сын нашего отца, наш младший брат. Как безумный вскочил он на ноги и, схватившись за голову, выбежал за дверь.

Наутро мы узнали, что он повесился.

Сестра заболела нервной лихорадкой. По её выздоровлении мы, связанные контрактом, ещё два раза появились на арене в каком-то немецком городишке. Потом уехали сначала в Гент, а после в Брюгге, рассчитывая на свои сбережения прожить несколько лет спокойной, замкнутой жизнью.

Меланхолический перезвон брюггских колоколов, тишина улиц, почти безлюдных, и чёрные лебеди на тёмно-зелёной водной глади каналов стали для нас целительным бальзамом.

Первые месяцы мы сидели целыми днями у окна. Я перечитывала книги, а Берта безумными глазами смотрела на медленно плавающих лебедей и сотни раз повторяла четверостишье, когда-то написанное Проспером:

Чёрный лебедь, плывёт над зелёной волной,

И качаются ветви магнолий.

Ты встречалась когда-то, я помню, со мной,

Но не помню, когда, и не помню, давно ли.

Так в небытии прошёл год, другой… Глаза Берты стали улыбаться, она принялась за рукоделье и не раз опускала свои тонкие пальцы на струны лютни. На третий год наши сбережения стали приходить к концу, и пришлось подумать о «работе». Мы написали письмо одному старому другу.

Через неделю к нам явился человек в круглой шляпе, оказавшийся импрессарио Подгурским, подготовлявшим турне по портовым городам Средиземного моря. Берта заинтересовалась. Мы подписали очень выгодный контракт. Были вместе с паноптикумом в Гелиополисе и Александрии, посетили Алжир, два месяца прожили в Барцелоне, провели зиму в Палермо, и роковая судьба забросила нас в Венецию.

10 сентября. Венеция

Продолжаю. На третий день наших венецианских гастролей утром, причесывая свои роскошные бронзовые волосы, Берта выронила и разбила круглое зеркало… Мы с ужасом посмотрели друг на друга. Из всех ужасных примет эта была наиболее верной. А вечером того же дня Подгурский привёл к нам московского архитектора Вольдемара М., давно уже искавшего познакомиться с нами.

Бледный, с чёрной ассирийской бородой, он казался человеком, продавшим свою душу дьяволу, а его говор, как и вообще у всех русских, говорящих по-немецки, был певуч и напоминал мне почему-то малагу, которую мы пили в Барцелоне.