Венецианская маска - [10]

Лальмант неприязненно взглянул на него и недовольно пожал плечами.

— Раз уж Директория для этого прислала вас, то моя ответственность заканчивается. Но не скажете ли вы, как мне ответить Бонапарту?

— Скажите, что передали это дело на мое усмотрение. Я приму к нему меры.

— Вы примете к нему меры! Ха! Мне интересно, знаете ли вы о манерах этого человека?

— Я знаю, какого рода позиции он придерживается. Если он рискнет переступить границы, я знаю, как сдержать его.

— Похоже, вы — оптимист. Человека, который с истрепанной армией смог за последние два месяца выиграть такие сражения против хорошо обученных и хорошо экипированных войск, вдвое превосходящих его собственные, нелегко сдержать.

— У меня нет желания умалять его заслуги, как полководца. Но мы будем сохранять чувство меры относительно этого молодого человека.

Лальмант расплылся в широкой улыбке.

— Рассказать вам кое-что о нем? Я знаю это лично от Бертье. Когда маленький корсиканец приехал в Ниццу принимать командование армией, которого добился для него Баррас, генералы дивизий пришли в ярость от того, что мальчишка двадцати семи лет будет командовать ими. Выскочка, «генерал с улицы». В Париже его презрительно называли «пулеметчиком» из-за единственной проведенной им баталии, состоявшей в разгоне толпы крупной картечью. О нем говорили также — я только повторяю слова других, — что в качестве награды он получил в жены одну из любовниц Барраса. Так вот, эти генералы решили преподать ему урок, чтобы он как следует задумался о своем месте в Итальянской Армии. Очеро — самоуверенный, властный и несдержанный — грозился вышвырнуть выскочку. Бонапарт приехал. Вы знаете, как он выглядит: заношенная до дыр пара, сам — хилый и бледный, словно чахоточный. Он вошел к генералам и, пока поправлял ремень, кратко и резко, без лишних слов отдал распоряжения. После чего он вновь вышел, оставив их, ошеломленных исходящей от него силой, которой они не могли дать определение, но перед которой никто не проявил своей храбрости.

Таков Бонапарт. С тех пор он выиграл дюжину сражений и сокрушил австрийскую мощь в Лоди. Трудно предполагать, чтобы он был простаком… Если вы можете властвовать над ним, у вас будет великое будущее.

Но депутат остался безучастен.

— Это не я стремлюсь властвовать над ним. Это власть, рупором которой я являюсь. Что же касается его предложения, то вам следует понять, что это дело отныне в моих руках и не имеет к вам никакого отношения.

— Довольно, гражданин депутат. От этой ответственности я с готовностью освобождаюсь.

В тоне Лальманта сквозил сарказм, который, однако, был встречен ответным сарказмом.

— Итак, вы наконец-то осознали цель моего присутствия в Венеции.

Марк-Антуан закинул ногу на ногу и, немного спустившись с высот своего положения, приступил к делам, которые Лальмант находил даже более пугающими, чем все предыдущее. Депутат заявил, что ради осуществления его целей и получения достоверных сведений о замыслах Венеции, он намерен проникнуть во вражеский лагерь, выдав себя за тайного агента Британии. Причем подчеркнул свою отменную подготовленность к этой роли перед любой, даже английской, если понадобится, публикой.

Но беспокойство Лальманта лишь отчасти улеглось.

— Вы знаете, что произойдет, если они вас раскроют?

— Я рассчитываю устроить дело таким образом, что этого не произойдет.

— Боже! Вы, должно быть, очень храбрый человек.

— Я могу быть храбрым, а могу и не быть таковым. Но я, несомненно, смышлен. Для начала я сообщу им, что имею связи с вами.

— Что?!

— Что я обманул вас, представившись французским агентом. Я продемонстрирую свою благонадежность, построив дела с ними точно так же, как и вы с этим их шпионом, подосланным в ваш дом. Я дам им обрывки сведений о Франции, которые будут казаться ценными и достоверными, хотя по сути будут бесполезными или, возможно, ложными.

— Вы надеетесь на этом их провести? — насмешливо спросил посол.

— А почему бы нет? Очевидно, нет ничего нового для тайного агента в работе на обе стороны. На самом деле, нет такого тайного агента, который бы всегда преуспевал на службе одной стороне и в спасении собственной жизни, и при этом не брал платы с обеих сторон. Правительство, искусное в шпионаже, признает это без доказательств. Я подвергаюсь единственной серьезной опасности. Молва о том, что я — Камиль Лебель, тайный агент Директории, приведет к стилету и каналу, о которых я упоминал, и воспрепятствует быстрому достижению какой-либо значительной выгоды для Франции.

Прервавшись, чтобы окинуть взором через открытую дверь пустую внешнюю комнату, далее он продолжал с особым ударением:

— Из этого следует, что в тайну моей личности, которая отныне остается лишь между мною и вами, Лальмант, больше никто не должен быть посвящен. Вы поняли? Даже ваша супруга не должна догадываться, что я — Лебель.

— Хорошо. Как вам будет угодно, — нетерпеливо отозвался Лальмант.

— Я и говорю о том, что мне угодно. Речь идет о жизни и смерти. Прошу заметить, моей жизни и смерти. Так что в этом деле вы должны признать мое право настаивать.

— Дорогой мой гражданин Лебель…

— Забудьте это имя! — вскочил депутат. — Этого больше не должно повториться. Даже наедине. Если мы можем быть наедине в доме, где шпионов Совета Десяти предостаточно. Итак, в Венеции я — мистер Мелвил, английский бездельник. Мистер Мелвил. Ясно?