Вендетта для Святого - [19]

Высокая стена с толстым слоем битого стекла наверху окружала резиденцию, закрывая дом до самой крыши. Симон нажал кнопку возле массивных деревянных ворот с железными оковками и стал терпеливо ждать, пока, наконец, заскрежетал допотопный замок и со скрипом распахнулась калитка. Низенькая загорелая женщина в фартучке служанки смотрела подозрительно.

— Буона сера[8], — приветливо сказал он. — Меня зовут Темплер, я хотел бы видеть донну Марию.

Он смело шагнул вперед, и служанка впустила его. Его целью было создать впечатление, что его ждут, и на этом основании продвинуться как можно дальше, но этого оказалось недостаточно, чтобы проникнуть внутрь дома.

На террасе, окруженной балюстрадой и тянувшейся вдоль всего фасада дома, служанка движением руки указала ему в сторону садовой мебели:

— Прошу подождать здесь, синьор. Я доложу донне Марии. Как, вы сказали, ваша фамилия?

Симон повторил и, не садясь, стал разглядывать постройки тяжеловесной и отталкивающей архитектуры, с облупленной штукатуркой, выкрашенной в блеклый розовый цвет, с давно некрашеными рамами, что создавало резкий контраст на фоне старательно поддерживаемого в безупречном состоянии сада. Услышав за спиной тяжелое, одышливое дыхание, он обернулся.

— Донна Мария, — сказал Святой, улыбаясь так обаятельно, как только мог, и протягивая руку. — Мое имя Симон Темплер. Я старый друг вашего брата Алессандро. Когда он узнал, что я собираюсь в Палермо, просил меня нанести вам визит.

2

Женщина стояла неподвижно, глядя на руку Симона, как на дохлую рыбу. Это выражение лица прекрасно подходило к линии ее рта и раздутых ноздрей. У нее были черные усики, а тяжелая масса волос, стянутая назад, имела цвет матовой стали. На голову ниже Симона, но по крайней мере в два раза шире, вся эта туша была втиснута в корсет настолько жесткий и неэластичный, что в форме, которую он придавал ее фигуре, мало что осталось человеческого. В традиционном черном бесформенном платье она напоминала одетую в траур бочку с ногами от рояля.

— Никогда не встречаюсь с друзьями моего брата, — сказала она. — Свои деловые интересы он не связывает с семейной жизнью.

Так же, как ни одно украшение не оживляло ее туалета, ни одна нота дружелюбия не добавляла тепла ее сухим словам. Только такая самоуверенная личность, как Симон, к тому же подталкиваемая крайней необходимостью, могла бы пережить подобный прием, и Симон нахально продолжал все так же обаятельно улыбаться.

— Это говорит только о том, как он ценит нашу дружбу.

Мы работали вместе в Америке, откуда я родом, были почти компаньонами. И когда я пару дней назад обедал с ним на Капри, взял с меня слово, что я вас навещу.

— Зачем?

Вопрос это был явным вызовом и почти полным отказом. Было ясно, что Дестамио не присылал друзей к своему родовому очагу, подчиняясь порыву души, если присылал их вообще. Симон отдавал себе отчет, что нужно найти весомый предлог, и быстро, иначе через несколько секунд он снова окажется за воротами, не добившись ничего, кроме зрелища отталкивающих форм донны Марии.

— Алессандро настаивал, чтобы я познакомился с вами, — сказал он, постаравшись придать своему голосу разочарованный и холодный тон. — Рассказывал, какая замечательная у него сестра и как бы он хотел быть уверен, что в такую трудную минуту вы будете знать, к кому из его друзей можно обратиться.

Двусмысленность этих слов возымела свой эффект; заметный по изменению драконьего взгляда хозяйки; вначале в нем появилась неуверенность, а потом вроде даже ослабла ее непобедимая враждебность.

— Сегодня очень жарко, и перед уходом я вас угощу чем-нибудь холодненьким.

— Вашему гостеприимству нет предела, — ответил Симон, каким-то чудом избежав саркастического тона.

Кивнув служанке, которая молча ждала поблизости, хозяйка тяжело упала в одно из кресел.

Симон обернулся, чтобы взять кресло для себя, и при этом наткнулся на зрелище, которое превзошло его самые неправдоподобные ожидания.

Со стороны беседки из вьющихся роз, образовавшей вместе с оградой укромный уголок для загорания приближалась Джина Дестамио в бикини настолько крохотном, что обе части вместе не превышали размера солнечных очков. Ее кожа сияла, золотом в последних лучах солнца, открытые детали ее фигуры более чем соответствовали чудесным ожиданиям, возникавшим у видевшего ее одетой. От этого вида даже такой старый циник, как Симон Темплер, взялся бы писать очередной сонет. Но только не донна Мария, которая втянула воздух, как пылесос, страдающий астмой, а потом выпустила его, взорвавшись короткой фразой, сверкавшей молниями и грохотавшей, как извержение вулкана. На этом диалекте Симон не понимал ни слова, но затронутые темы были совершенно ясны, судя по тону: бесстыдство, позорящее семью перед посторонним человеком, и общая деморализация молодого поколения. Громы и молнии обрушивались на растрепанную голову Джины, но она только улыбалась. Какими бы ни были другие результаты ее законченного швейцарского образования, но почтение к нормам матриархата миновало для нее бесповоротно.

Святому она подарила такую улыбку, что он едва не растаял.