Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - [23]

— Так, — сказала женщина тихо, — сами знаете, патриарх этот, Игнатий, самозванцем ставленый, так что и постриги его, — Мэри усмехнулась, — гроша ломаного не стоят. Далее, — она помолчала. «Я с Шексны по весне уеду, как — придумаю, хотите, со мной отправляйтесь».

Ксения упрямо помотала головой, и Марья Петровна вздохнула: «Ну, как знаете. Теперь вот что — я вам травы начну давать, а вы пейте. И как из обители уйду, тако же оставлю вам».

— Марья Петровна! — потрясенно промолвила девушка.

Лазоревые глаза блеснули ледяным холодом и женщина, встряхнув Ксению за плечи, — грубо, — сказала:

— Не тех вы кровей, Ксения Борисовна, чтобы в подоле ублюдков приносить, тако же и Федор Петрович. Что вы ему полюбовницей стать хотите — сие дело ваше, Господь вас рассудит, однако вы не ему не жена венчанная. А что блудить вы собираетесь — так хоша приплода у вас не будет, не придется младенца невинного душить, упаси Господь, али под ворота подкидывать.

— Да как вы…, - попыталась возразить Ксения, но Мэри хлестнула ее по щеке, — больно, — и продолжила:

— Потом мне спасибо скажете. Федор Петрович вас на спину уложит, — женщина усмехнулась, — и не побережет, — я таких, как он, знаю, сии мужики не о бабе думают, а только лишь об удовольствии своем. А коли вы ему прискучите — дак хоть чада у вас на руках не останется, может, и замуж выйдете.

Девушка закусила губу, сдерживая слезы: «Все не так случится, Марья Петровна. Он меня из монастыря заберет, и мы с ним всю жизнь вместе проживем, до старости нашей, деток будем пестовать».

Марья Петровна, хотела, было, что-то сказать, но тут Аннушка всунула голову в дверь и торопливо проговорила: «Готово все уже, инокиня Марфа выезжать велела».

Ксения посмотрела на прямую спину Марьи Петровны, на ее твердые плечи, и тихо пробормотала: «Не буду я никаких трав пить, ежели Господь даст понести, дак быть по сему».

Маша забилась в угол возка, и Энни, сев рядом, ласково сказала: «Не бойся. Хочешь, поиграем, дай руку мне».

Юродивая осторожно, с опаской протянула ладошку и Энни, загибая ее пальцы, начала:

«Сорока-ворона, кашку варила, деток кормила. Этому дала, этому дала, а этому, — самому маленькому, — Энни пощекотала мизинец, — не дала!»

Васильковые глаза погрустнели и Маша, с трудом ворочая языком, сказала: «Ммма-мма, каш-ша, мам-мма!».

— Тебя мама кашкой кормила? — Энни посмотрела на покрытое морщинами лицо женщины, и вдруг, потрясенно спросила: «Мама, а сколько ей лет?».

— Да вот, — Мэри кивнула, — Ксении Борисовны ровесница.

Юродивая показала за окно возка и промычала: «Уууу! Уууу!»

— Лошадки скачут, да, — нежно проговорила Мэри. «Далеко скачут, за реки, за леса».

Ксения тоже выглянула наружу и грустно сказала: «Сейчас Белый Город минуем, а там уже и дорога на Лавру начнется, помните, Марья Петровна, мы весной туда с матушкой ездили, кто ж знал тогда, что все так обернется».

— Да, — отозвалась Мэри, обнимая прижавшуюся к ней дочь, — и что далее будет, — о том Господь только ведает.

Стрельцы, что верхами сопровождали возки, вдруг остановились, пропуская кого-то, и Ксения Борисовна тихо сказала: «Это из Разбойного приказа, видите — закрыт он. Должно быть, князя Василия Ивановича к Троицкой церкви везут».

Мэри перекрестилась, всадники пришпорили лошадей, и женщина, обернувшись, еще успела увидеть воронье, что кружилось над кремлевскими башнями.

Федор погладил вороного жеребца по холке и тот тихонько заржал. «Соскучился, да? — улыбнулся мужчина. «Ну, ничего, сейчас на Волгу с тобой поедем, там хорошо, корма вдоволь будет, а весной — сюда вернемся».

Он оглянулся — здесь, в переулках у Варварки, было тихо, издали, от Красной площади доносился возбужденный гул толпы.

Федор краем глаза увидел палаты Английского Двора и вдруг вспомнил детство — как матушка посылала его сюда с Воздвиженки, с записками к отчиму. «А потом мы вместе домой шли, — подумал Федор, — через площадь, мимо Неглинки, и там уж монастырь Воздвижения Креста Господня было видно, а рядом — и усадьба. Ах, Петр Михайлович, прожил бы ты подольше, ведь совсем молодым умер.

— Ну, нет, — Федор внезапно рассмеялся, — я еще внуков своих увижу. А там, — он приподнялся в стременах, — народ собирается. Хотя, когда дядю Матвея казнили, их больше было. Ну, отчиму с матушкой удалось его спасти, тако же и мне — удастся. А ведь я рядом с царем Иваном тогда был, совсем близко, — мужчина представил себе сухое, жесткое лицо, желто-зеленые, зоркие глаза, и чуть поежился.

Откуда ни возьмись — над Троицкой церковью, подгоняемый сильным, южным ветром появился ярко раскрашенный воздушный змей.

Федор наклонился и тихо сказал: «Ну, давай, милый, не подведи. Мы с тобой, пожалуй, помост им проломим, ну а там уже нас и не догнать будет».

Конь мягко взял с места, и Федор, с высоты своего роста, взглянул на спуск к реке. Он прислушался — дьяк монотонно читал указ самозванца.

Внезапно тишину разорвал сухой треск пищалей и, Федор, резко пришпорив коня, положив руку на клинок — ворвался на площадь.

Толпа ахнула и бросилась врассыпную, стрельцы, что окружали помост, палили поверх голов — а из людской массы все стреляли и Федор невольно улыбнулся: «Молодец Татищев, тут у него два десятка человек, не меньше. А вон и Василий Иванович, да, хорошо они его отделали, и не узнать».