Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - [16]

Бельский почувствовал, что невольно краснеет.

— Да ладно, пан Богдан, — отмахнулся Бучинский, — поляков на Москве и, правда, много.

Богдан Яковлевич усмехнулся и сказал: «Пойдемте, князь Масальский и Болотников в трапезной ждут, поговорим, как во время венчания на царство нам этих двоих поймать, — потому что не один, так другой, на Красной площади непременно появятся».

Когда они уже спускались по узкой лестнице в малую трапезную, Бучинский, помолчав, сказал: «Вы же понимаете, пан Богдан, пани Ксения в Кремле недолго должна пробыть. Да, впрочем, государь, и сам это мне сказал, еще утром. Незачем. — Бучинский задумался, — давать пищу слухам.

— Ну, так пусть постригается в Новодевичьем монастыре, и дело с концом, — удивленно ответил Бельский.

— Слишком уже это близко, — вздохнул пан Ян, и, выпятив губу, проговорил: «Ну, подумаем».

Мэри, стоявшая на коленях перед большим, обитым парчой креслом, прервалась и, подняв глаза, сказала: «Государь, пожалуйста, я прошу вас, не трогайте Ксению Борисовну. Она еще нездорова, после того, как…, - женщина не закончила, и, почувствовав, как сильная рука наклоняет ее голову обратно, успела добавить: «Не надо, я прошу вас».

Дмитрий усмехнулся, и, повернувшись, посмотрев на обнаженную Ксению, что стояла в углу опочивальни, велел: «Так, глаз не отводи, смотри. Иди, ложись, на спину, и ноги раздвинь, должна помнить, — как. Он кивнул на огромную, с резными столбиками, кровать.

— Государь, — плечи девушки чуть задрожали. «Пожалуйста, мне больно…».

Дмитрий, холодно улыбаясь, заметил: «Ну, сие, царевна, пройдет, надо потерпеть. Впрочем, — он задумался, — не хочу омрачать ночь перед венчанием на царство, твоими рыданиями.

Марья Петровна, — он почти ласково погладил белокурые волосы, — нам поможет. А я пока полюбуюсь, — он отодвинулся и Мэри, непонимающе, спросила: «Что?».

Дмитрий рывком поднял ее с персидского ковра и толкнул в сторону кровати.

— Государь, — пробормотала Мэри, — я не…

Она почувствовала холодок клинка у шеи, и, встав на колени, опустила голову между разведенными в стороны ногами девушки.

— Вот так, — сказал Дмитрий, садясь в кресло. «Вот так, дорогая моя Марья Петровна».

Он вдруг услышал тихий стон, и заметил, как Ксения, подавшись вперед, прижимает к себе голову женщины.

Мэри почувствовала его дыхание прямо у своего уха: «Очень хорошо, Марья Петровна, — прошелестел голос Дмитрия. «Видите, царевне нравится, да и кому бы, не понравилось».

Он устроился сзади, и Мэри, ощутив его в себе, сдержав слезы, — протянула руку вверх.

Ксения нашла губами ее ладонь и так и не отрывалась — до конца.

Федор высунул голову из светелки и прислушался — предрассветная Москва была тихой, сумрачной, в деревьях, что росли у ручья, едва начали распеваться птицы.

— Южный ветер, как по заказу, — усмехнулся он, и, обернувшись, велел: «Так, собираемся».

— Может, вам-то не стоит, — сумрачно проговорил Шуйский. «Зачем рисковать?».

— А я на Красную площадь не пойду, — расхохотался Воронцов-Вельяминов, — не дурак же я.

Он развернул искусно вычерченный план города, и, окунув перо в чернильницу, поставил на нем точку.

— Вот тут все и сделаем, — улыбнулся Федор, — вы потом, по мосту наплавному, к Троицкой церкви переберетесь, там из Замоскворечья толпа на Красную площадь валить будет, затеряетесь. А я в лодку прыгну и сюда вернусь.

— Просто, Василий Иванович, — мужчина посмотрел на плетеную корзину, что стояла на берегу, у воды, на сложенный в ней холст, — сие, насколько я знаю, не делал еще никто, посмотреть-то хочется, — Федор рассмеялся.

Шуйский взглянул на него и вдруг сказал: «Жалко, Федор Петрович, что вы, вместо того, чтобы строить, или вот такое придумывать, — саблю в руки взяли».

— А что делать? — мужчина вздохнул. «Вот выгоним эту шваль, царя Земский Собор выберет, — я меч деда своего на стену повешу, и за старое примусь, раствор месить буду, и камни таскать».

Воронцов-Вельяминов натянул старый, в прорехах, кафтан, и поскреб в рыжей бороде.

«Обросли мы тут с вами, Василий Иванович, аки святые отцы, а, впрочем, оно и к лучшему, не узнают».

— Ну, — Шуйский тоже стал одеваться, — ваши пятнадцать вершков, Федор Петрович, всей Москве известны, да и весите, вы, должно быть, больше шести пудов».

— Больше, — усмехнувшись, согласился Воронцов-Вельяминов, — эта корзина меня бы не выдержала.

Шуйский перекрестился. «Не приведи Господь, Федор Петрович, в сие человека сажать».

— Это пока, — коротко заметил Федор, и, отдернув занавеску, чуть свистнув, велел появившемуся на пороге мальчишке: «Зови там всех, пора и выходить».

Звонили, звонили колокола кремлевских соборов, звонили колокола Троицкой церкви, и Энни, отложив Евангелие, вздохнув, спросила: «Мама, а мы скоро домой поедем?».

— Очень скоро, — Мэри посмотрела на запруженный людьми двор, и подумала: «Нет, отсюда бежать даже и пытаться не стоит, тем более, сейчас. Фроловские ворота наглухо закрыты, на Конюшенный двор не проберешься, да и двери этого крыла, вон — днем и ночью охраняют. Кинжал, и тот забрали. Надо подождать, пока в монастыре окажемся».

— А в Лондоне красиво? — мечтательно спросила Энни.»Там бабушка, да?».