«Великое сказание» продолжается - [6]

В обосновании этой правды о мире, содержащейся в Феерии, у Толкина есть две тенденции, которые он ведет от двух исторических прообразов волшебной сказки.

С одной стороны, это евангельская история Христа - "сказка... обнимающая всю сущность волшебных сказок". Религиозное обоснование оптимизма как антитеза "абсурдному миру" широко представлено в философии кризисной эпохи, и оксфордские Инклинги занимались теологическими прениями с не меньшим жаром, чем литературными вопросами.

Но у Толкина есть и другое обоснование теории волшебной сказки. Это ценности народного самосознания прошлого, заключенные в памятниках культуры. В эссе писатель не раз возвращается к метафорическому образу Котла, Супом из которого являются мифы, сказания, волшебные сказки. Котел обобщенный образ нравственного самосознания народа в его историческом бытии и творческой функции. В Котле постоянно кипит волшебный элементнародные нравственные ценности, "вещи древние, мощные, прекрасные, смешные или ужасные", и "фантастический дар человеческой речи", в словах выражающей сознание. Сознание может обобщать, абстрагировать. Слова овеществляют его "чародейное" умение "отделить красноту от крови". Фантазия, "комбинируя существительные и перераспределяя прилагательные", любовно играет с природой, делает её выражением нравственного сознания человеческого коллектива. Боги и "безвестные Он и Она" вместе с королями и героями варятся в Котле веками, а Повара орудуют половниками не наобум - в любовную историю они вставят юного Фрея, а не Одина, владыку мертвецов. Ценности народного нравственного самосознания находят в мифе или фольклорной волшебной сказке обобщенное и художественно совершенное образное выражение. Толкин четко улавливает, что фольклорная сказка основана на всегда существовавших народных идеалах свободной, справедливой и долгой жизни, выражающихся в "счастливом повороте" действия, в торжестве позитивных ценностей.

Современность не имеет Котла, в ней не осталось общепризнанных моральных истин, но Фантазия существует по-прежнему, и в её власти побудить к существованию коллектив единомышленников.

По существу, перед нами два разных пути. В эссе "О волшебных сказках" идет развернутое обоснование второго, творческого и коллективного пути утверждения моральных ценностей. Однако в эпилоге, характеризуя "радость счастливой развязки", Толкин окружает её евангельскими ассоциациями и в религии ищет её последнюю основу. Но ответ на главный вопрос, стоящий в эссе, - что дает или может дать волшебная сказка современности, - остается прежним: возможность участвовать в общем для коллектива духовном творчестве, которое открывает правду о мире и делает его богаче и красивее.

Эстетическая утопия развертывается в социальные области, и мы находим это во "Властелине Колец". Эссе писалось и перерабатывалось одновременно с работой над романом, и трудно определить, где Толкин следовал теории, а где она только подкрепляла первоначальные художественные решения.

"Счастливый поворот" занимает существенное место в структуре романа. Моделью сюжета "Властелина Колец" является архитипический мотив квеста (опасного путешествия с определенной благой целью в конце). Правда, традиционно квест предпринимался для добывания каких-либо ценностей: золотого руна или Грааля, - тогда как у Толкина хоббит Фродо "Горбине идет В Мордор, чтобы уничтожить там Кольцо Всевластья. Но это тоже своего рода приобретение, так как обусловливает гибель темной власти Повелителя Колец Саурона.

Основному "счастливому повороту" предшествует множество частных - это благополучные развязки отдельных опасных приключений, из которых слагается путешествие. Поскольку противники Фродо неизменны (Кольцо Всевластья, стремящееся подчинить его себе, и Саурон, ищущий Кольцо), приключения имеют внутренний стержень, через вершины и спады действия они ведут к Роковой горе, в огненные недра которой перстень все же упал, хотя и не был брошен героем.

Ближе всего к теории "Властелин" Колец" стоит в создании "вторичного мира", жизнеподобного и странного одновременно. Свою область Феерии писатель создает, обильно черпая фантастические образы и мотивы из Котла народного искусства средневековой Европы - и сочетая их с "простыми в"щами" "Первичного мира". Здесь есть эльфы и чудовища, но есть и все, что есть на земле: от стран света, смены дня и ночи и времен года до трубки табака, жареных грибов и пива. Но а расположении этих элементов ощутима предусмотренная теорией странность, своего рода наоборотность, как в слове "Кофейня", которое превращается в таинственный "Янйефок", если читать через стеклянную дверь изнутри помещения (Толкин ссылается на пример Честертона). В Хоббитании, например, принято, чтобы именинник дарил подарки гостям.

Этот принцип Толкин проводит последовательно и успешно - от бытовых деталей до времени и пространства, в которых существует его Феерия. Остраненность хронотопа - действенное средство, создающее ощущение другого мира и подключающее воображение читателя.

Свет и тьма, метафорически обозначающие добро и зло, являются в романе точками притяжения образов пространства и времени, нередко уже побывавших в Котле или носящих архитипический характер. Опосредованно таким образом моральное начало определяет пространственную структуру Средиземья. В нем есть царство света (страна эльфов Кветлориен), есть покрытый тенью темный Мордор, есть промежуточные сумеречные области - клонящиеся к закату государства людей. Есть ещё - уже за пределами Средиземья, за западным морем - прародина людей и эльфов, Благословенная страна, что-то вроде Авалона артуровских романов, куда в конце книги уплывают победители Саурона.