Великое противостояние - [23]

— Барин офицер!.. А французы нынче утекли.

— Куда утекли? — спрашивает, подозрительно оглядываясь, офицер.

— Не ведаю куда, только вовсе ушли… Повзрывали там чего-то да и бросили Москву.

Офицер снимает каску, поднимает руку и уже собирается перекреститься, как вдруг рука останавливается в воздухе, и, разжав щепоть, офицер грозит мне пальцем:

— А ты, коза, не врешь? Ну-ка, садись со мной, поедем разведаем. Смотри, если наврала, вместе убьют.

Мы скачем по пустым улицам города сквозь погорелые кварталы. Ни души кругом — ни французов, ни русских. Мы подъезжаем к самому Кремлю. Спешившись, казаки, сопровождающие нас, осторожно выглядывают из-за угла, просматривая улицу.

Последний французский обоз гремит вдали.

И вскоре мы мчимся к расположению русских войск. Я сижу поперек седла, крепко держась за гриву лошади. Наш маленький отряд карьером врывается в лагерь. Все выбегают нам навстречу, и офицер, везущий меня, срывая шапку, плача, кричит на весь лагерь:

— Наполеон ушел! Москва свободна!

Гром и сборы в русском лагере. У костра, намотав длинный ус на палец, сидит кудрявый гусар в расстегнутом ментике. Я слышу его зычный голос:

Гусары, братцы, удальцы,

Рубаки — черт мою взял душу!

Я с вами, братцы, молодцы,

Я с вами черта не потрушу!

Лишь только дайте мне стакан,

Позвольте выпить по порядку,

Тогда лоханка — океан!

Француза по щеке…

Грохот барабанов, конский топот заглушают его, но я уже узнала этот голос. Я подбегаю к костру.

— Барин Денис Васильевич! — кричу я. — Помните, в Коревановке?..

Секунду он всматривается в меня:

— А, прекрасная пастушка! Так это ты принесла добрую весть из Москвы?.. Братцы, виват в честь прекрасной пастушки! Вот она, добрая ласточка. Виват ей!

Меня сажают к огню, среди брошенных седел и сбруи.

— Виват! — кричат усачи.

— Ну, Устинья, — говорит Давыдов, — будем бить твоего корсиканца. Чай, ты слышала о моих партизанах? Завтра начну отпускать бороду, надену армяк, на грудь икону Николая-чудотворца повешу — и с богом в дело! Ударим по тылам француза.

— Барин Денис Васильевич, — решаюсь вдруг я, — примите и меня в свою партию. Я уже и в огне была, и с самим ихним Наполеоном поругалась…

— Что ты, касатка! Это не девичье дело, тут крестятся ведьмы и тошно чертям… А где же это ты с самим великим Наполеоном поругалась?

Хохочут гусары:

— Ай Устинья, сильна!»

Расщепей объясняет перед съемкой:

…Медленно выползает из России французская армия. Голодные, оборванные, полуодетые, бредут французы, немцы, итальянцы, голландцы, иллирийцы, поляки. Вражда раздирает их ряды, страх дробит отряды, и только голод теперь объединяет их в грабежах. Ранняя зима настигает их. Вязнут в снегу и падают, изнемогая, солдаты погибающей армии, и на брошенных древках знамен вместо обломанных императорских орлов сидит, каркая, воронье. Казаки и партизаны вьются вокруг, отбивают обозы, рубят отстающих…»

Я кашеварю в нашем отряде, но у меня на всякий случай есть охотничья фузея, которая стреляет так громко, что партизаны назвали ее «царь-пушка». Впрочем, никто не смеется над моим оружием — у других и такого нет, а ходят в бой просто с топорами да вилами и рогатинами.

Однажды упустили мы большой обоз французов. А с ним везли важные бумаги.

Ночью у костра созывает Давыдов своих залетных партизан. Не узнать нарядного гусара в бородатом предводителе нашем.

— Надобно разведать, куда пойдет сей обоз, где он заночует, какую охрану выставит. Кто хочет пуститься на разведку?

Первой отзываюсь я. Денис Васильевич добродушно отмахивается от меня. Но я прошу… Лихое дело замыслила я. Накануне мы захватили вместе с отставшим отрядом маленького барабанщика. Мальчишка как раз мне под рост. И вот решено — я отправлюсь в расположение французов в мундире барабанщика, разгляжу все, что надо, а если поймают, что ж — скажу, что отстал от отряда. Сумка и номер при мне.

— А строй добро знаешь? — спрашивает меня Давыдов.

— Маленько имею понятие. Пригляделась.

— А ну стань во фрунт.

Я щелкнула каблуками, вытянулась и замерла.

— А барабан пропори, — советует Давыдов, — а то заставят еще дробь бить.

Он крестит меня на прощанье и отворачивается, сопя. Накинув для тепла конскую попону, увязая в снегу, я пробираюсь лесом к обозу. Вдруг:

— Стой! Кто идет?

Спотыкаясь, волоча за собой по снегу продырявленный барабан, я спешу к часовому, крича по-французски:

— Ради бога… я погибаю… помогите мне!

Через несколько минут я у костра. Зазябла я в лесу порядком, и мне не надо особенно стараться, чтобы показать, как счастлив маленький барабанщик, набредший на огонек костра.

Отогревшись, я начинаю врать, что казаки разгромили наш отряд, а я, барабанщик Мишель, спасся и бежал через лес. Меня угощают, кормят, поят, и, поперхнувшись, я глотаю обжигающую горло ароматную жидкость из предложенной мне офицерской фляги. Офицер, прислушиваясь к моему произношению, вдруг спрашивает:

— Ты что, бретонец?

Я бормочу что-то неясное и опасливо поглядываю на окружающих. Но кому может прийти в голову, что в мундире французского барабанщика 14-го егерского полка скрывается дворовая девчонка господ Коревановых Устя Бирюкова? И при мне громко спорят о том, куда следует идти отряду с обозом, чтобы не попасть в руки партизан, от которых я бежал… А я слушаю и стараюсь все запомнить.