Великое плавание - [109]

После битвы ста касиков, когда в Вега Реаль погибло столько индейцев, Каонабо, поняв, что сопротивление белым неразумно, заключил с ними мир. А заключив мир, индеец отбрасывает все дурные помыслы о своем бывшем враге. Каонабо сдал белым причитающийся с него запас золота и удалился в свою Магуану. Однако Охеда сообщил ему, что адмирал собирается по-царски отблагодарить покорившегося ему касика. Так как многим было известно, что Каонабо очень привлекает мелодичный звон колокола, сзывавшего в Изабелле верующих на молитву, то Охеда сообщил касику, что адмирал решил подарить ему этот колокол, а для этого Каонабо следует самолично явиться в Изабеллу. Охеда якобы из уважения к Каонабо приехал за ним в Магуану. Чтобы не возбуждать подозрений, Охеда взял с собой только нескольких солдат. Но он взял с собой еще цепи и наручники.

«Я люблю брата моего, могущественного касика Каонабо, — сказал Охеда, — и хочу, чтобы брат мой прибыл ко двору адмирала и вице-короля в достойном виде».

Показав Каонабо цепи и наручники, кастильский дворянин объяснил дикарю, что на родине рыцаря эти цепи и наручники почитаются лучшим украшением у знатных людей. Каонабо сам с радостной улыбкой наложил на себя оковы.

Тогда Охеда, с помощью своих людей взвалив касикана лошадь позади себя, пустил коня в галоп что было сил. Я думаю, что Каонабо пришлось всего спеленать цепями и, кроме того, сунуть ему в рот кляп, иначе Охеде несдобровать.

— Рассказывают, что для Каонабо были заказаны какие-то особые наручники. Сейчас касик страны Магуаны томится, прикованный к стене, в подвале у господина нашего, адмирала, — закончил Орниччо свой рассказ.

Сказать по правде, я мало сочувствовал Каонабо в постигших его испытаниях — у меня до сих пор начинают болеть ребра, как только я о нем вспоминаю. Но мысль о том, что прекрасный, гордый и любознательный Гуатукас плывет сейчас в Европу в трюме корабля, набитом такими же несчастными, как и он сам, больно поразила меня.

— Гуатукаса ожидает лучшая судьба, чем других, — сказал я. — Он умен, прекрасно говорит по-испански, умеет читать и писать и всеми своими действиями отличается от остальных дикарей, своих соотечественников.

— Ты называешь этих людей дикарями? — спросил Орниччо, посмотрев на меня с удивлением. — Конечно, они весьма отличаются от европейцев. Они добры, простодушны и веселы. Они не христиане, они темные язычники, поэтому они не убивают тех, кто верует иначе. А слышал ли ты их песни?

Перед моими глазами предстала белая дорога, ведущая от дамбы к дому адмирала, а на ней толпа индейцев, затягивающая песню по приказанию надсмотрщика.

— Эти песни надрывают сердце, — пробормотал я. — Я слышал, они пели о монахе. Ну, знаешь, эту песню поют всюду. Это ужасно!

— Да, — сказал Орниччо, — мы с тобой сможем переложить ее на испанский язык. Но это поют не индейцы, а их горе. Старые индейские песни полны веселья, они и красивы и благозвучны. Сними-ка со стены эту штуку.

Я подал ему инструмент, напоминающий гитару, с одной струной.

Он запел тихо, пощипывая струну:

Толстый монах на берегу

С молитвою ставит крест.

— Да — да, — сказал я, — это та самая песня.

А я забираю детей и бегу

Из этих проклятых мест.

— А вот припев, — сказал я. — Ты, Орниччо, конечно, лучше меня справился бы с этой задачей, но я тоже попытался спеть эту песню по-испански.

— Припев? — переспросил Орниччо.

Я удивился гневному выражению, пробежавшему точно тень по его открытому лицу. Может быть, он недоволен тем, что я берусь не за свое дело?

— Ну, спой же! — сказал мой друг ласково. Скользнув пальцами по струне, он принялся мне подпевать. Теперь мы пели уже вдвоем.

Беги, у испанца в руках

Палка с длинным огнем,

— начал я, но голос мой звучал хрипло. Откашлявшись, я продолжал:

Беги, индеец, пока

Тебя не затопчут конем.

Испанец не хочет терпеть,

Испанская кровь горяча.

Гуляет испанская плеть

По нашим индейским плечам.

— Очень хорошо! — сказал мой друг. — Пой дальше!

Смотри, освещает путь кораблю

Золото — бог христиан,

А я, согнувшись, дрожу и терплю

Боль от побоев и ран.

Терпи, у испанца в руках

Палка с длинным огнем.

Терпи, индеец, пока

Тебя не затопчут конем.

Испанец не может стерпеть,

Испанская кровь горяча,

Гуляет испанская плеть

По нашим индейским плечам.

— Эта песня как нельзя лучше может пригодиться мужику из Валенсии или пастуху из Кастилии. Замени только одно — два слова и посмотри, как складно получается.

Идальго не хочет терпеть,

Дворянская кровь горяча;

Гуляет дворянская плеть

По нашим мужицким плечам.

Я заметил, как злое и горькое выражение его лица внезапно сменилось радостным и нежным. Глаза его так засияли, что я невольно оглянулся, проследив его взгляд.

В хижину входила Тайбоки. Он хотел подняться ей навстречу, но она своими тонкими, сильными руками снова уложила его на ложе.

— Ты говоришь «дикари». — сказал Орниччо. — Посмотри на эту женщину. Успел ли ты заметить, как она добра, великодушна, умна и доброжелательна?

Конечно, я успел это заметить.

— Она так же прекрасна душой, как и лицом, — сказал я.

— Да? — спросил Орниччо, нежно обнимая Тайбоки и кладя ее голову себе на грудь. — Когда я задумал жениться на ней, меня очень беспокоила мысль о том, как вы встретитесь, вы — самые близкие мне люди. Полюбите ли вы друг друга так, как я этого хочу?