Великое кочевье - [142]
— Врут! Большого Человека нельзя убить, — хрипло выкрикнул Ногон, — он может умереть только смертью, посланной добрым Ульгенем, и только тогда, когда вместо него родится другой.
Колхозники спешились и пошли к пещере. Старик бросился за ними, дрожащей рукой нащупывая нож.
Прежде чем он успел выхватить его, Сенюш оторвал ножны от его опояски и сунул себе за пазуху.
Черное поле росло и подвигалось к поскотине. Половину урочища «Солнопек» успели вспахать в апреле. В начале пахоты холодные ночи часто возвращались в долину, и к утру сырая земля замерзала. Пахари выезжали в полдень и работали без отдыха, пока не садилось солнце. В сумерки они обедали, потом меняли лошадей и снова выезжали в поле подымать вековую целину. Над ними висело звездное небо, и любопытная луна ходила следом.
Каждую ночь Тохна запевал песню, которую сложил во время первой пахоты:
Комсомольцы подхватывали:
Луна уставала ходить за молодыми пахарями и клонилась к лесу, на покой. Под ножами плугов трещала стылая земля.
— Выпрягайте! — кричал Миликей Никандрович.
Тохна обыкновенно отзывался первым:
— Еще маленько. По две борозды. Утром земля долго не оттает.
— Ночь утру не указчица: солнце-то еще выше поднимется, и землица оттает раньше, — отвечал Охлупнев и тут же соглашался: — Ну ладно, пропашите еще по две борозды, что ли, работяги неуемные.
— Слово комсомолу давал: посеять раньше всех.
— Слово надо оправдывать. И мы с вами оправдаем, ясны горы, оправдаем!
В конце долины, возле дороги, плотники строили дома, склады и мастерские МТС. Оттуда пришел в колхоз первый трактор.
Его встречали всем поселком.
Черепухин, приехавший посмотреть на работу алтайского колхоза, говорил с Охлупневым:
— Дождались подмоги!.. У нас один такой уже целину поднимает!
— Силен! Силен! — восхищался Миликей Никандрович.
Он спросил о жизни «Искры».
— Перешли на устав артели, — сообщил Евграф Герасимович. — Сам понимаешь, основная форма колхозного движения. И работа пошла глаже. Интересу у людей стало больше.
В долине стояли гранитные обелиски — «каменные бабы»: какие-то древние скотоводы держали на руках ягнят, протягивали людям пустые чаши. Еще недавно кочевники, как святыню, обрызгивали «каменных баб» аракой, освященной шаманами.
Тракторист подхватывал обелиски крепким тросом, заводил машину и оттаскивал их на межу. Люди шли за ними и смеялись. Они не считали это кощунством: в свое время они срубили священное дерево кам-агач — и ничего худого не случилось. Они сожгли шаманские шубы и бубны, а самих шаманов выгнали из долины — и жизнь от этого стала только лучше.
Когда долина была очищена от камня, трактор прицепил плуг с тремя лемехами, и стальные ножи врезались в плотный дерн. По свежим пластам шла толпа. Самые степенные старики прищелкивали языками и, широко раскидывая руки, вскрикивали от радости и удивления:
— Вот сила так сила!
— Ой, какую машину город послал!
— Как живая!.. Не машина, а богатырь!
Мальчишки бежали с трактором вперегонки и посвистывали, как на коня.
Охлупнев окинул взглядом долину. Все урочище «Солнопек» было перевернуто. По ту сторону Каракола четверки лошадей тянули плуги, пластающие жирную землю. Зеленые межи казались строчками на шубе. Мерно шагали вереницы коней, запряженных в бороны. Позади сеялок подымалась легкая испарина.
У реки дрожал прозрачный воздух. Нежилась под теплым солнцем зачавшая земля.
— Эх, и хлеба намолотим нынче, ясны горы!
— Много хлеба! Коров будем соломой кормить!
Миликей Никандрович оглянулся. За сеялкой широко шагал Тохна.
— Теперь жизнь в колхозе, дядя Миликей, ой как хорошо пойдет!
— Дышится легко, когда эти вражьи гнезда уничтожили, — Охлупнев кивнул на усадьбу Сапога Тыдыкова, где теперь разместилась животноводческая ферма колхоза «Светает». — Простору, Тохна, много!
— Как маленький парнишка, наш колхоз ковылял, — продолжал Тохна, идя рядом с сеялкой. — А теперь вырос — таким сильным мужиком стал. Как богатырь работает!
Он быстро взглядом окинул цветущие горы. По южному склону поднимались к перевалу табуны, направлявшиеся на пастбище в дальнюю долину. На зеленой поляне мягкого северного склона отдыхало большое стадо коров. На востоке, на скалах фиолетовой сопки, полянами снега белели овцы и козы. Оттуда ветерок доносил едва слышные обрывки песни. То пел старый Тюхтень. Тохна тоже порывался петь, но он еще раз окинул взглядом стада на горах и, хлопнув в ладоши, звонко вскрикнул:
— Все это — наше! Колхозное!
ЭПИЛОГ
Наступил 1932 год. Прошло немного времени, но Горный Алтай так изменился, что трудно было узнать знакомые места. Серая, словно стальная, лента Чуйского тракта прорезала горы из конца в конец. Если раньше на двухколесных таратайках от Бийска до Кош-Агача довозили грузы за двадцать два дня, то теперь по тракту автомобили проходили это расстояние за двадцать два часа. Через бурные потоки были перекинуты мосты. Реку Чемал уже запирали железобетонной плотиной, и в домах аюлинских колхозников в фарфоровые патроны ввертывали лампочки Ильича.
Во всех аймаках стали забывать слово «единоличник». Колхозы всюду выстроили не только сотни новых домов, но и скотные дворы, и детские ясли, и избы-читальни. Даже трактор перестал быть новинкой. Там, где еще совсем недавно рвали хлеб руками и обжигали колосья над огнем, появился комбайн.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О годах, проведенных Владимиром Ильичем в сибирской ссылке, рассказывает Афанасий Коптелов. Роман «Возгорится пламя», завершающий дилогию, полностью охватывает шушенский период жизни будущего вождя революции.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.