Великий страх в горах - [22]

Жозеф видел, как затухает пламя, как встал хозяин, как встали Бартелеми и племянник хозяина, встали молча, опустив головы, а потом посмотрели на огонь фонаря, который хозяин повесил на гвоздь, вбитый в спинку одной из кроватей, повесил после того, как Бартелеми сходил проверить, хорошо ли закрыта дверь; потом они бросились на соломенные матрасы, завернулись в одеяла, не раздеваясь и даже не дав себе труда снять башмаки; этим вечером они даже не сняли башмаки, которые всегда снимали и привязывали шнурками к щиколоткам, чтобы уберечь их от крыс.

Невозможно было понять, спят они, или нет. Не меньше часа они тихо лежали в своих постелях; светила луна. Они не шевелились. Послышался шум шагов. Шаги все приближались и приближались.

Было непонятно, спят они, или нет, но Жозеф точно не спал; никто из них даже не вспомнил о Клу, настолько они жили теперь каждый для себя.

Жозеф слышал, как кто-то подходит, слышал, как кто-то пытается открыть дверь. До сегодняшнего дня ее просто прикрывали, не запирая, и за дверью удивились, затихли, замешкались, потом постучали. В дверь постучали три раза, и Жозеф сел в постели.

Сначала Жозеф подумал: «Это Клу», но за дверью молчали, никто их не окликнул, только снова постучали (те же три удара), и Жозеф вместо того, чтобы пойти открывать, остался сидеть, чувствуя, как волосы у него на теле встали дыбом.

В дверь постучали третий раз.

Он сказал: «Эй, вы слышите?» Но все делали вид, что спят. Жозеф окликнул их еще раз: тут лунный свет осветил комнату и он увидел, как племянник крепко прижимается к дяде.

Жозеф встал. Ему было ужасно стыдно, но он растолкал Бартелеми, потряс его за плечо:

— Эй, Бартелеми, — сказал он, пойдемте со мной. Это, наверное, Клу.

— Ты уверен? — спросил Бартелеми… — А вдруг это Он…

Но все же сел и сказал:

— Ладно, я готов; мне не страшно, а вот тебе…

Он пошарил у себя под рубахой, нащупал записку и, крепко сжав ее в кулаке, пошел к двери вместе с Жозефом.

Отвязав веревку, они чуть-чуть приоткрыли дверь, и луна тонкой голубой полосой легла на земляной пол у них под ногами. Сначала луна была треугольной, потом превратилась в сияющую дорожку, приглашавшую войти, потому что они узнали Клу; но Клу не входил.

Он продолжал стоять в лунном свете:

— Что-то вы не торопитесь открывать… Что это с вами? Вы стали запираться?

Он стоял перед ними и смеялся; лунный свет струился по его плечам, стекая откуда-то сверху, из-за его головы, с горы, что находилась позади него; и получалось, что плечи и полы его куртки были освещены, а лица не было видно, или почти не было; а Клу опять рассмеялся и спросил:

— И долго вы собираетесь заставлять меня ждать?

Полы его куртки висели перпендикулярно земле, потому что карманы были полны.

Вдруг Жозефу снова стало страшно, он рассердился, но ему было страшно:

— Входите скорее, — сказал он. — Или я закрываю…

Но Клу продолжал смеяться.

— Войду, когда захочу… Просто оставляйте дверь открытой. На улице хорошо, светло, луна…

Он не спешил входить, а у Жозефа по спине пробегала дрожь (наверное, оттого, что ночь была холодной?)…

Наутро (несмотря на то, что они постарались уберечь стадо и на ночь загнали его под скалу), наутро заболели еще две коровы, и им снова пришлось браться за топоры с длинными топорищами; и снова пришлось копать.

Копать под чистым небом в ясную погоду; дело в том, что последние две недели стояла прекрасная погода, и только по утрам холодок струился по склонам в тени и исчезал вместе с тенью, уступая место жаре, полной мух и слепней.

И все две недели на них смотрела с высоты полоска чистого синего неба; только она одна, все эти две недели. И по ее краю каждое утро, с восходом солнца, вырастал стройный ряд горных пиков и скалистых башен, шпилей, обелисков и зубцов.

Там, наверху, стояла ясная погода, там природа жила в своем собственном ритме и ей до вас не было никакого дела; разве оттуда можно разглядеть человечков внизу? Разве они что-нибудь значат? Четыре точки рядом и пятая в стороне? И больше ничего живого ни в огромном ущелье, ни за дорогой, среди осыпей и камней; только медленно скользящие тени, качающиеся ветки дерева, какая-нибудь галка, ворона или неподвижно парящий в воздухе орел, словно висящий на невидимой нити.

Четыре человека держатся вместе, а пятый удаляется от них, идет в сторону ледника; иногда, ближе к вечеру, один из четверых тоже уходит, но он идет в противоположном направлении, туда, где начинается горный проход, ведущий в долину.

Жозеф приходит туда и выбирает взглядом точку на небе.

Он выбирал на небе точку, которая находилась прямо над деревней, и ему оставалось только упасть с высоты, упасть вертикально вниз.

X

Все это время деревенские продолжали менять караулы; поскольку караул состоял из четырех человек, которых надо было сменять каждые четыре часа, это создавало им большие неудобства. Четыре человека по шесть раз в сутки, то есть, двадцать четыре человека в сутки, и это тогда, когда в деревне, как всегда в это время года, оставалось не больше сотни мужчин, почему каждому и приходилось дежурить по очереди раза два в неделю, и часто дежурить по ночам. Очередность была записана на бумаге, и вас могли разбудить в два часа ночи, кричали у вас под окнами. Это создавало для них большие неудобства, но скоро они убедились, что все эти неудобства они терпели напрасно.