Великий поход привидений - [3]

И нашла Ночное Аббатство – разрушенный и скрипучий дом на Восточном побережье, к которому прилагались висящие на петлях двери, свисающие со стропил мерзкие глыбы летучих мышей и мили пустынного солончака, где могли бегать ее безголовые лошади.

- Четыреста тридцать два счастливых года провела я в том доме, - продолжала голова тети Гортензии. – А три месяца назад…

Выяснилось, что три месяца назад некий мистер Херст, купил Ночное Аббатство и решил реконструировать его.

- А что это значит? – спросил Хамфри.

- Еще бы вы не спросили, - завопила голова тети Гортензии. – Это значит стиральные машины в прачечной, где раньше жили мои лягушки; это значит флуоресцентное освещение, отрицательно сказывающееся на ваших флюидах. Это значит центральное отопление!

- Фу! – сочувственно содрогнулись Ведьма и Скользящий Килт.

- Конечно, «фу», - подтвердила тетя Гортензия. Она вытянула свою полную руку – и там, где задралась ее ночная рубашка, они увидели, что тетина эктоплазма стала сухой и свернувшейся, с чрезвычайно нездоровым желтым оттенком. – Говорю вам, это место стало невыносимым.

- Ну, разумеется, ты должна остановиться у нас, - сказала Ведьма.

- Дело не только во мне, - угрюмо промолвила тетя Гортензия. – Подобные вещи творятся повсюду. Старые здания сносятся, прекрасные мутные пруды осушаются, почтенные руины превращаются в отели или Бинго Холлс. Я слышала, что Леофрик Изувеченный живет на колбасном заводе.

- Ну, в Крэггифорде-то с нами ничего плохого не случится, - успокаивала Ведьма, собирая на тарелку крысиные хвосты для своей безголовой тетки.

Но вот тут она ошибалась.

Глава 2

Тетя Гортензия была хорошей, но с ней не так-то легкобыло жить в одном доме. Во-первых, она была жутко рассеянной. Она не только забывала свою голову в спальне, когда спускалась к завтраку, она оставляла ее в шкафу для обуви, когда выходила в сад собирать чихотник обыкновенный или белладонну. А однажды, будучи игриво настроенной, она так неожиданно кинула свою голову Хамфри, что тот уронил ее, и та назвала его растяпой в очень неприличной манере.

Кроме того, она постоянно всех путала по поводу того, что пыталась сказать. Обрубленная шея тети Гортензии научилась говорить простые вещи, например: «Еще, пожалуйста», «Нет» или «Фу!». Но если она хотела сказать что-то посложнее, где нужно было использовать больше слов, ей приходилось пользоваться своей головой. Будучи такой рассеянной, ее шея иногда говорила одно, а голова – совсем другое. Например, если Ведьма спрашивала: «Хочешь еще сандвич из лягушачьей кожи, тетя Гортензия?», шея могла сказать: «Да», в то время как ее голова из другого конца комнаты говорила: «Знаешь, Мейбл, меня от этой лягушачьей кожи пучит». Подобного рода вещи, если вам приходится жить с этим, могут сильно утомлять.

Но что раздражало их больше всего, так это то, что она была несдержанной насчет Хамфри. Все понимали, что Хамфри не так ужасен, как должен бы быть, но им абсолютно не хотелось, чтобы кто-то еще указывал на это. Делать личные замечания о детях, которые живут в доме, где ты останавливаешься, не очень-то прилично. Но тетя Гортензия их делала.

- Право же, Мейбл, - говорила она, отвлекая Ведьму, когда та сидела на кухне, переписывая проклятья в книгу рецептов или подравнивая блуждающие огоньки, - твой мальчишка пахнет свежескошенным сеном.

Такие слова сильно раздражали Ведьму.

- Вовсе нет. Ни капельки. Я допускаю, что Хамфри не унаследовал мои лучшие запахи, но…

- Ты уверена, что он вообще привидение? – сказала тетя Гортензия, перебивая ее. – Что он не фея, не домовой или еще кто-то? Я бы нисколько не удивилась, обнаружив, что он выползает по ночам и делает людям добро.

На этот раз Ведьма так разозлилась, что вылетела через крышу.

- У тебя нет никакого права говорить такие вещи, тетя Гортензия, - сказала она, спустившись. – Только вчера, когда я была в саду, я видела, как один цыпленок в ужасебежал от Хамфри.

- Цыпленок! – фыркнула тетя Гортензия.

Когда что-то расстраивало Ведьму, она всегда обсуждала это с мужем.

- Она постоянно критикует Хамфри, - сказала она той ночью Скользящему Килту, когда они готовились ко сну. – Просто потому, что он уронил ее проклятую голову.

- Мы должны быть терпеливыми, дорогая, - сказал муж, вытаскивая из своей груди меч и аккуратно кладя его на подушку. – В конце концов, она пережила тяжелые времена. Ты заметила, как вздулась ее шея? И потом, Мейбл, ты же сама знаешь, что курица бежала неот Хамфри. Она бежала ксвоей матери.

Ведьма покраснела и наполнила комнату ароматом раздавленного навозного жука.

- Ну ладно, - она забралась в кровать рядом с мужем и с любовью положила свою страшную голову рядом с его зияющей раной. – Может, мы могли бы опрыскать его чем-нибудь, чтобы он страшно пах, - сонно пробормотала она. – Может, гной из открытого фурункула сработает … смешанный с прокисшим молоком… или горелые резиновые сапоги…

Но когда наступило утро, у всех появились вещи поважнее, чем мысли о том, как заставить Хамфри пахнуть так же ужасно, как его мама. Потому что в то утро пришли люди.