Великий перелом - [238]

Анелевич показал в глубь здания.

— Бомба там, меньше чем в сотне метров. Видите отверстие за перевернутым столом? Путь туда не прямой, но он свободен. Одному из вас, а может быть, обоим надо пойти туда. Это единственный путь, по которому вы сможете добраться туда достаточно быстро, чтобы что-то еще можно было сделать. Я пока побуду здесь. Есть еще один путь к бомбе. Я пойду по нему — и посмотрим, что получится.

Ягеру и Людмиле предстояло сыграть роль приманки. Он не мог спорить, хотя бы потому, что Анелевич знал это место, а он нет. Но еще он знал, что, если начнется стрельба, наиболее вероятна гибель именно тех, кто отвлекает на себя внимание. Во рту пересохло.

Анелевич не стал дожидаться возражений. Как любой хороший командир он считал повиновение само собой разумеющимся. Показав еще раз на перевернутый стол, он скрылся за кучей мусора.

— Держись позади меня, — прошептал Ягер Людмиле.

— Вежливость — реакционна, — сказала она. — У тебя лучше оружие. Я должна идти первой и отвлечь огонь на себя.

С чисто военной точки зрения она была права. Он никогда не думал, что чисто военная точка зрения может быть применима к женщине, которую он любил. Но если здесь он поддастся любви или вежливости или еще чему-то подобному, он проиграет. С неохотой он жестом разрешил Людмиле идти впереди.

Она этого не видела, потому что уже ушла. Он последовал за ней, держась как можно ближе. Как сказал Анелевич, путь был довольно извилистым, но простым. Расширившиеся от антидота зрачки позволяли видеть, куда ставить ногу, чтобы шуметь поменьше.

Когда он решил, что они прошли примерно полдороги, Людмила замерла и показала за угол. Ягер подошел поближе. Еврей-охранник лежал мертвый, одной рукой все еще держась за свою винтовку. Так же осторожно Людмила и Ягер перешагнули через него и пошли дальше.

Откуда-то спереди до Ягера донесся звон инструментов, ударяющихся о металл, звук, который ему был хорошо знаком по обслуживанию танков. Обычно это был приятный звук, сообщающий, что нечто сломанное вскоре будет починено. И здесь тоже нечто сломанное торопливо чинили. Но здесь от звука ремонта волосы у него на затылке встали дыбом.

И тут он сделал ошибку — пробираясь мимо кучи обломков, задел кирпич. Кирпич упал на землю с чудовищно громким треском. Ягер замер, ругаясь про себя: «Вот почему ты не остался в пехоте, неуклюжий сын шлюхи!»

Он молился, чтобы Скорцени не услышал стук кирпича. Бог пропустил молитву мимо ушей. Шум работ прекратился. Вместо него прозвучала очередь из автомата. Скорцени не мог его видеть, но все равно стрелял. Он надеялся, что отскочившие рикошетом пули сделают свое дело. Так почти и получилось. Несколько пуль злобно прожужжали над самой головой, когда Ягер бросился на землю.

— Сдавайтесь, Скорцени! — прокричал он, ползком продвигаясь вперед вместе с Людмилой. — Вы окружены!

— Ягер? — Это был один из редких моментов, когда он слышал удивление в голосе Скорцени. — Что ты здесь делаешь, жидофил? Я думал, что уже отплатил тебе за добро. Тебя должны были повесить на рояльной струне. Что ж, еще успеют. Через день.

Он выпустил еще одну длинную очередь. Патроны он не экономил. Пули взвывали вокруг Ягера, выбивая искры, когда попадали в кирпичи и поврежденные станки.

Тем не менее Ягер постепенно продвигался. Если бы ему удалось добраться до следующей кучи кирпичей, он смог бы залечь за ней и сделать прицельный выстрел.

— Сдавайся! — снова закричал он. — Мы отпустим тебя, если ты сдашься.

— Ты скоро будешь слишком мертвым, чтобы беспокоиться о том, сдамся я или нет, — ответил эсэсовец. Затем он сделал паузу. — Хотя — нет. Вообще-то ты уже должен был быть мертвым. Почему это не так?

Вопрос прозвучал совсем по-дружески, как будто они болтали за стопкой шнапса.

— Антидот, — пояснил Ягер.

— Вот так удар по яйцам! — сказал Скорцени. — Что ж, я думал, что получу в одно место, а получил…

Последнее слово сопровождалось гранатой, которая со свистом пронеслась по воздуху и ударилась о землю в пяти или шести метрах позади Ягера и Людмилы.

Он схватил девушку и согнулся вместе с нею в тугой узел за мгновение до того, как граната взорвалась. Взрыв был оглушительным. Горячие осколки корпуса ударили ему в спину и в ноги. Он схватил «шмайссер», уверенный, что Скорцени побежит вслед за взорвавшейся гранатой.

Раздался винтовочный выстрел, затем еще один. В ответ начал бить автомат Скорцени. Но пули летели не в Ягера. Они с Людмилой откачнулись друг от друга и оба бросились к заветной куче кирпичей.

Скорцени стоял, качаясь, как дерево на ветру. В полумраке его глаза были огромны и целиком залиты зрачками: он принял огромную дозу антидота от нервно-паралитического газа. Прямо в середине его старой рваной рубахи расплывалось красное пятно. Он поднял свой «шмайссер», но, казалось, не понимал, что делать с ним — стрелять ли в Анелевича или в Ягера и Людмилу.

Его противники не колебались. Выстрелы винтовки Анелевича и пистолета Людмилы прозвучали одновременно в тот самый момент, когда Ягер выпустил очередь из автомата. На теле Скорцени расцвели красные цветы. Ветер, который раскачивал его, превратился в шторм и сбил диверсанта с ног. Автомат выпал из рук. Его пальцы потянулись к оружию, рука и предплечье рывками передвигались по земле, по полтора сантиметра за одно движение. Ягер выпустил еще одну очередь. Скорцени задергался под пулями, впивавшимися в его тело, и наконец замер.