Великий перелом - [213]

Он направился к выходу на улицу, задержавшись, чтобы задать Менделю тот же вопрос.

Мендель заверил его, что ничего необычного не заметил.

Анелевич убеждал себя, что беспокоится напрасно: никто, кроме еврейского подполья — и, конечно, нацистов, — не знал, что в Лодзь доставлена бомба, и никто, кроме нескольких его людей, не знает, где она теперь. Нацисты не будут пытаться взорвать ее, тем более пока ящеры соблюдают перемирие.

Он говорил себе это много раз. И все еще верил с трудом. После пяти лет войны, сначала против немцев, затем сразу против немцев и ящеров, он с трудом мог верить любым заверениям в безопасности.

Когда он вышел на улицу, то демонстративно поправил брюки, затем посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, не присматривается ли кто-нибудь к нему или к разрушенному зданию фабрики. Ничего не заметив, зашагал по улице.

Впереди него, метрах в пятнадцати, быстро шел высокий широкоплечий человек со светло-каштановыми волосами. Он повернул за угол. Анелевич последовал за ним, отметив только, что черное пальто коротковато прохожему: полы его шлепали по икрам, вместо того чтобы закрывать лодыжки, как полагалось. В Лодзи было немного таких крупных людей, что, без сомнения, объясняло, почему этот человек не смог найти себе подходящее пальто. Ему недоставало до двух метров всего шести или восьми сантиметров.

Нет, людей такого роста в гетто Анелевич почти не видел. Крупные, мускулистые люди, которым требовалось много пиши, на скудном пайке погибали быстрее, чем коротышки. Но такого высокого человека Анелевич видел не так давно. Он нахмурился, стараясь вспомнить, где и когда это произошло. Один из польских фермеров, временами передававший информацию евреям? Но его не было в Лодзи. Анелевич был почти уверен.

И тут он побежал. Возле угла, за которым скрылся высокий человек, он задержался, вертя головой туда-сюда.

Высокого нигде не было. Анелевич подбежал к следующему углу и снова посмотрел во все стороны. По-прежнему никаких признаков высокого. С досады он пнул камень мостовой.

Действительно ли на улицах лодзинского гетто появился Отто Скорцени или ему привиделось? У эсэсовца не было разумных причин являться здесь, поэтому Анелевич старался убедить себя, что увидел кого-то другого, такого же роста и телосложения.

— Это невозможно, — проговорил он про себя. — Если нацисты взорвут Лодзь во время мирных переговоров, то один бог знает, что ящеры обрушат на их головы: посеешь ветер, пожнешь бурю. Даже Гитлер вряд ли настолько спятил.

Но как и от прошлых страхов, так и от этого опасения избавиться он не мог. Если вдуматься, до какой же все-таки степени спятил Гитлер?

* * *

Дэвид Гольдфарб и Бэзил Раундбуш слезли с велосипедов и нетерпеливо поспешили к таверне «Белая лошадь» — как спешили бы к оазису в пустыне.

— Жаль, что мы не можем взять с собой Мцеппса, — заметил Раундбуш. — Ты не хотел бы помочь бедному зануде провести вечер получше?

— Я? — спросил Гольдфарб. — И не подумаю.

— Похвальное поведение, — сказал Раундбуш, кивая. — Поступай так всегда — и ты далеко пойдешь, хотя если все время думать о том, чтобы не думать, то это может испортить праздник, как думаешь?

У Гольдфарба хватило здравого смысла не впутываться в этот бесконечный спор. Он распахнул дверь в «Белую лошадь» и окунулся в облако дыма и гул голосов. Бэзил Раундбуш вошел и захлопнул дверь. После этого Гольдфарб отодвинул в сторону черный занавес, закрывавший вход изнутри, и они вошли в помещение.

Яркий электрический свет заставил их заморгать.

— Мне здесь больше нравилось при факелах и отсветах очага, — сказал Дэвид. — Придает атмосферу прошлого: чувствуешь, что Шекспир или Джонсон могли бы заглянуть сюда, чтобы пропустить пинту пива вместе со всеми.

— Загляни сюда Джонсон, одной пинтой не ограничилось бы, и это совершенно точно. — сказал Раундбуш. — Все эти факелы возвращают нас в восемнадцатое столетие, должен заметить. Но помни, старик, восемнадцатое столетие было грязным и неприятным. Так что — даешь электричество каждый день!

— Похоже, что так и будет, — сказал Гольдфарб, направляясь к бару. — Удивительно, как быстро можно восстановить электроснабжение в отсутствие постоянных бомбежек.

— Действительно, — согласился Раундбуш. — Я слышал, что если перемирие продолжится, то вскоре будет отменено и затемнение. — Он помахал Наоми Каплан, которая стояла за стойкой. Она улыбнулась и помахала в ответ, затем ее улыбка стала еще шире — она увидела за спиной Раундбуша низкорослого Гольдфарба. Раундбуш хмыкнул. — Ты — счастливый парень. Надеюсь, ты знаешь это.

— Можешь поверить, знаю, — сказал Гольдфарб с таким энтузиазмом, что Раундбуш рассмеялся. — А если бы не знал, моя семья слишком часто напоминает мне, чтобы я не забыл.

Его родители, братья и сестры одобрили Наоми. Он был уверен, что все будет хорошо и дальше. К его огромному облегчению, она тоже с симпатией отнеслась к ним, хотя их переполненная квартира в Ист-Энде была далека по удобствам от комфорта верхушки среднего класса, в котором она выросла в Германии — до того, как Гитлер сделал жизнь евреев невозможной.

Они нашли очень узкое свободное место возле стойки и втиснулись в него, локтями расширяя пространство. Раундбуш щелкнул серебряной монетой по влажному полированному дереву.