Великий перелом - [206]

— Вот это национал-социалистический образ мыслей, — сказал другой эсэсовец, улыбаясь Скорцени.

Скорцени даже не оглянулся на подпевалу. Вместо этого штандартенфюрер направил свой взор вверх на Ягера. Не давая чернорубашечному коллеге и намека на собственные мысли, он не скрывал их от полковника-танкиста. И если он не считал все это «благочестивым трепом», Ягер съел бы свою форменную фуражку.

И тем не менее даже если Скорцени не в восторге от лозунгов, под которыми воюет, они представляют для него ценность.

Гитлер посылал его, как сокола, на избранных врагов. И подобно соколу, он не задумывался над тем, куда и зачем он летит, а только о том, как нанести самый сильный удар, когда он доберется до места

Ягер сам воевал по таким же принципам, пока то, что Германия сделала с евреями в захваченных странах, ему не пришлось увидеть своими глазами. Он понимал, что Германию остановило только нашествие ящеров. Когда глаза открылись, то закрыть их снова нелегко. Ягер пытался, и у него не получилось.

Он пытался также — со всеми предосторожностями — открыть глаза и некоторым другим офицерам, включая Скорцени. Все они без исключения желали оставаться слепыми — ничего не видеть и не обсуждать. Он понял это. Он даже симпатизировал им. Если вы отказываетесь замечать пороки вашего начальства и вашей страны, то с каждодневной рутиной дел справляться становится легче.

Пока Ягер воевал только с ящерами, он легко подавлял свои сомнения. Никто ни мгновения не сомневался, что ящеры — смертельный враг, и не только для Германии, но для всего человечества. Их следовало остановить во что бы то ни стало. Но бомба из взрывчатого металла в Лодзи предназначалась не только ящерам. Даже в первую очередь не ящерам. Скорцени понимал это. Он установил ее там после того, как не удалась его затея с предназначенной евреям Лодзи бомбой с нервно-паралитическим газом. Это была его месть — и месть Германии евреям за то, что однажды они расстроили планы Гитлера.

Попробуй Ягер поступить по-человечески, ему пришлось бы плохо.

Скорцени, насвистывая, отошел в сторону. Затем он вернулся с переносной рацией. Но ручной пульт, который прилагался к ней, был необычным. На нем было всего два элемента — выключатель и большая красная кнопка.

— Я определяю время: одиннадцать ноль-ноль, — сказал Скорцени, взглянув еще раз на часы.

Второй эсэсовец поднес запястье правой руки к глазам.

— Я подтверждаю: время — одиннадцать ноль-ноль, — официально заявил он.

Скорцени захихикал.

— Разве это не забавно? — спросил он.

Второй эсэсовец посмотрел на него недоуменно — этих слов в письменной инструкции не было. Ягер только фыркнул. Он много раз видел, как безразлично Скорцени относится к писаным приказам. Штандартенфюрер повернул выключатель на 180 градусов.

— Передатчик включен, — сказал он.

— Я подтверждаю, что передатчик включен, — прогудел второй эсэсовец.

И тут Скорцени снова нарушил правила. Он привстал на цыпочки и дал пульт в руки Ягеру:

— Не будешь так любезен?

— Я? — Ягер едва не уронил пульт. — Ты в своем уме? Боже мой, нет.

Он отдал пульт Скорцени. И только после этого подумал, что ему следовало выпустить его из рук или ухитриться разбить о броню танка.

— Ладно, пусть это тебя не беспокоит, — сказал Скорцени. — Я в состоянии убить собственную собаку. Я в состоянии убить целую кучу сукиных сынов.

Его большой палец вдавил красную кнопку.

Глава 18

Даже если бы погода была прохладной, от Вячеслава Молотова, ожидавшего в холле отеля «Семирамида» бронированной машины ящеров, которая должна была отвезти его в отель «Шепхед», все равно валил бы пар.

— Идиотизм, — пробормотал советский комиссар иностранных дел Якову Донскому. Когда речь шла о фон Риббентропе, он не старался скрыть своего презрения. — Идиотизм, сифилитический парез или и то и другое вместе. Скорее всего, и то и другое.

Фон Риббентроп, тоже дожидавшийся отъезда, находился в пределах слышимости, но он не говорил по-русски. И даже если бы он говорил по-русски, Молотов не изменил бы ни слова. Переводчик бросил взгляд на германского министра иностранных дел, затем ответил почти шепотом:

— Это действительно против правил, товарищ комиссар иностранных дел, но…

Молотов сделал ему знак замолчать.

— Не надо никаких «но», Яков Вениаминович. С тех пор как мы сюда прибыли, ящеры собирали нас на заседания в одно и то же время. И чтобы ради этого наглого нациста, потребовавшего заседания еще и в полдень… — Он покачал головой. — Я считал, что только бешеные собаки и англичане выходят на улицу в полуденную жару, а вовсе не немецкие бешеные собаки.

Прежде чем Донской успел сказать что-то в ответ, перед отелем остановилось несколько машин для транспортировки личного состава. Ящерам, похоже, пришлось не по нраву перевозить всех дипломатов-людей одновременно, но фон Риббентроп не дат достаточного времени на организацию заседания, на котором он настаивал, так что ничего другого ящеры предпринять не успели.

Когда участники заседания прибыли в штаб-квартиру Атвара, охранники-ящеры постарались разделить их, чтобы Молотов не смог переговорить с Маршаллом, Иденом или Того. Не дали они и шанса переговорить с фон Риббентропом. Но это был напрасный труд: Молотову было нечего сказать германскому министру иностранных дел.