Великий охотник Микас Пупкус - [21]

Весь день я зубы студил, объясняя, как действует ружье. Обвязав рот платком, еще полдня на морозе уговаривал, но так и не убедил, что пуля не собака, выпустишь — назад не воротится. Наконец махнул на все рукой, обменял медвежат на собачью упряжку, взвалил бочку на сани и собрался в путь. Но до отъезда успел удивить селение еще одним поразительным изобретением. За немалые деньги купил я у одного из жителей великолепного полярного кота и тайно от всех обучил его слушаться моей команды: "Вперед гони", "право держи", "лево держи". И когда в назначенный день после солидного угощения все племя вышло провожать меня, я достал из-под полы кота, поставил его впереди собак и скомандовал:

— Вперед!

Собаки, как бешеные, рванулись за котом, и мы умчались с такой скоростью, которой позавидовали бы аэросани. Я собирался поблагодарить вождя за гостеприимство, но не успел. Да ему и не до того было: катался вместе со всеми от смеха. А когда они кое-как поднялись с четверенек, снежные вихри заткнули мне рот, и селение скрылось за белой пеленой.

На такой скорости я рассчитывал за неделю-другую домчаться до родных мест, но, оказалось, моей мечте не суждено было сбыться. От тряски магнит в животе у Чюпкуса перевернулся, его намагниченный хвост свернуло набок, поэтому мы неслись не на юг, как собирались, а на целых пять градусов отклонились на юго-запад. И в один прекрасный день снова очутились на берегу моря, покрытого ледяной коркой.

— Чтоб тебе лопнуть! — я собирался было повернуть обратно, но, осмотревшись, понял, что никакой это не берег, а край огромной льдины, которая уже далеко отошла от земли. Надо было попроворнее выбираться из этого проклятого места, но собаки мои смертельно устали, загнанный кот еле дышал. Сжалился я над ними, ну и над собой немного. Решил заночевать и занялся устройством лагеря.

В самую полночь меня разбудил страшный вой и грохот. Выпрыгнул я из бочки и увидел над головой огромную летающую тарелку. Она носилась над нами в нескольких саженях от земли, разрывала темноту вспышками яркого света, дразнила собак. В освещенной кабине я увидел летчика-тарелочника в огромном шлеме, в вытаращенных очках, рот растянут в ухмылке.

"Так вот ты каков… Ну, погоди! — Я кинулся в бочку за ружьем, но тарелка взмыла кверху и исчезла в звездном небе. — Ну ладно, теперь мы познакомились. Оседлал тарелку и духа из себя корчит, над зверьми расправу чинит! Припомни-ка: три раза бес терпение охотника испытывал, на четвертый сам голову сложил!" — погрозил я кулаком вслед тарелке и вернулся в бочку досыпать. И опять беда. Не успел открыть дверцу, кот вырвался на волю подышать свежим воздухом. Собаки — к нему, кот убегать, и вся свора унеслась во тьму, скрылась в ледяном вихре.

— Назад! Вернись назад! — кричал я что было сил, совсем позабыв о том, что не научил кота этой команде.

Пока я проклинал свой метод езды, пока корил себя за то, что не сообразил, недотепа, крикнуть несколько раз "право держи", ведь все могло бы уладиться, кот бежал бы по кругу и в конце концов вернулся ко мне, — на море поднялась буря. Яростные волны отогнали от берега льдину и забросили нас с Чюпкусом далеко в открытое море.

До самого рассвета простоял я на льдине и не мог с места сдвинуться. И злиться не на кого было, и утешиться нечем.

"Умишко ты мой сметливый, вернись хоть на минутку, худо дело не на шутку!" — думал я про себя и почувствовал, как на заплывший глаз горячая слеза набегает, но вовремя вспомнил, что охотнику нюни распускать не к лицу, и сказал Чюпкусу:

— Плохи наши дела, приятель. Но трудности охотнику для того и даются, чтобы было с чем бороться.

Троекратное "ура"!

ГОЛУБОЙ КИТ

Курить бы свинье трубку, да нижняя губа коротка…

Долго стоял я у края огромного ледяного острова и смотрел в синюю морскую даль. Где-то там, за нею, должна быть моя родина: леса с зеленым кружевом можжевельника, мягкие мшаники, изукрашенные боровиками, родительская хата, пропахшая горьковатым дымом горящей бересты.

— Легко птицам осенью улетать, раз весной можно обратно вернуться, — тяжело вздохнул я. — А каково нам с тобой, Чюпкус? — спросил скулящего пса и почувствовал, как больно сжалось сердце. Худо дело, как подумаешь, только охотнику печалиться не пристало. Кроме того, и слово, данное туземцам, надо держать, и этого проклятущего браконьера хоть из-под земли раздобыть, хоть с Луны достать, но наказать, чтоб неповадно было. И я принялся за дело. Нарубил ледяных глыб и стал строить из них конуру для Чюпкуса, а для себя — эскимосский домик. Работал изо всех сил, потому что опять надвигалась буря.

Не успел обосноваться в новой квартире, как налетели первые порывы вихря, а потом как засвистело, как завыло, елки сосновые, что сотворилось, земля с небом смешалась… Ураган гудел, стонал и ревел, как сводный хор. Море потемнело, вздыбилось, разбушевалось, волны величиной с гору обрушились на наш ледяной остров.

И вдруг — бух-бух-тра-та-та, трах-трах-тра-та-та! — что-то затрещало, заскрипело, да так страшно, что у меня все внутри сжалось. Замер я, а когда в себя пришел, понял: это наша льдина раскалывается.