Великий охотник Микас Пупкус - [14]

— Урра-а! — завопили его дружки, когда один снаряд угодил в оконце. И как пошли-поехали, думал, разнесут бочку в мелкие щепочки.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если б не Чюпкус. Как вихрь налетел он на сорванцов, в самую гущу ворвался, стал хватать за икры направо и налево. Ребятишки с воплями разлетелись по сторонам, как воробьи. А бочку опять подхватило течением и понесло-понесло мимо чужих городов и стран…

"Неужели и я когда-то таким был? Швырял в воду осколки бутылок и куски железа?" — спрашивал я себя и ничего утешительного ответить не мог. Всякое случалось, и я не очень-то задумывался, каково приходится тем, кто после нас входит в речку, и тем, кто живет в ней. Опустил я голову от стыда и решил крепко-накрепко — ставлю крест на этом озорстве. Пусть меня петух забодает, если хоть разочек нарушу слово.

Но дать слово всегда легче, чем сдержать. И другими возмущаться тоже нетрудно. Это каждый может, даже сидя в бочке. Только вот как образумить озорников? Как приструнить бесшабашных, нерях и неслухов? Ведь сторожа к каждому не приставишь. Принесет такой стоптанные башмаки и — бух! в речку, будто караси без его рухляди дня прожить не могут. Переедет машина зазевавшуюся кошку — и ее отправляют в воду, словно в реке ее ждет торжественная похоронная процессия и траурный марш в исполнении пескарей. А есть и такие, что под ноги купальщикам не станут мусор бросать, зато на глубину что угодно вывалят. Им-то беды нет: сами они не рыбы, на глубине не плавают, животом на стекло или проволоку не напорются. Вот и не боятся…

Думал я так, и за этими мыслями совсем забыл о своих бедах. Разыскал обрывок бумаги и огрызком карандаша нацарапал:

ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

Тот, кто первым выбросил мусор в речку, был величайшим лентяем и браконьером. Дети (малыши, пацаны и подростки), не давайте распространяться этому мерзкому разгильдяйскому обычаю! Дорожите водой в каждой речке, каждом озере, каждом пруду. Берегите их, как свой колодец!

SOS — кричат рыбы.

SOS — просят о помощи раки.

Всех, кто загрязняет воду, — долой в Сахару!

Да здравствует прозрачная, чистая вода!

Прочти, перепиши в десяти экземплярах и раздай приятелям.

Это воззвание я положил в бутылку, плотно ее закупорил и бросил в воду, а сам же, как будто гору своротил, прилег поспать. Течение тем временем несло меня мимо больших и малых городов, мимо местечек и деревень, пока снова не прибило к берегу. А берег тот находился в столице одного очень могущественного и очень культурного государства, и поэтому был он выложен гранитом и мрамором, украшен скульптурами и колоннами, засажен деревьями и цветами.

Высунув руку в щель, я ухватился за прикрепленную к гранитным ступеням цепь и стал звать на помощь. Раз такой красивый берег, думаю, значит, и люди здесь хорошие. Через некоторое время слышу — урчит что-то. Смотрю, подкатывает мощная машина с огромным багажником и красными фарами, вся так и сверкает лаком и никелем. Отродясь не видывал такого шикарного грузовика.

"Но почему же он ко мне задним ходом подъезжает? — удивляюсь, ничего не понимаю. — Может, здесь мода такая?" И вдруг кузов грузовика приходит в движение, наклоняется, блестящий багажник открывается… и на мою бочку вываливается огромная груда мусора. Завалило меня, прижало ко дну, думал, задохнусь.

Минут пять, наверное, вертелся, крутился, раскачивался, кувыркался, пока, наконец, удалось раскачать бочку и она вынырнула на поверхность. Но и тут не лучше, попал я, что называется, из дождя в ливень. Из огромной вмурованной в гранит трубы хлынул на меня поток грязной воды. Чем только она ни разила — прокисшим соком, паленым рогом, едкой кислотой, железной трухой. Смрад, как в аду. Поток подхватил мою бочку и вынес на середину реки.

— Был бы я шпионом, — кричал я во все горло и грозил в дырку кулаком, — и на берег не нужно выходить, достаточно полчаса посидеть у воды и собственным носом учуешь, что вы тут на заводах выпускаете и что в речку спускаете.

Но кто ж услышит голос беспомощного путника, заколоченного в бочку? Так мои крики и уплыли вместе с отбросами, не коснувшись ушей ни одного из жителей этого государства. Я плакал от отчаяния и со злости жалел, что моя бочка — не крейсер, а кремневое ружье — не настоящая пушка… С землей сравнял бы я эту столицу государства культурных разгильдяев!

И вдруг, будто услышав мои крики, на горизонте показалось огромное судно. Оно плыло против течения.

— Теперь спасен! — обрадовался я, но преждевременно. Огромное судно прополоскало пропитанные нефтью трюмы и спустило черную жирную грязь прямо в воду. Помощь ко мне не пришла. Вместо этого на бочку налипли вонючие комья и нас понесло в открытое море.

"Теперь всему конец", — подумал я равнодушно, потому что не было больше сил ни возмущаться, ни кричать. Сел, сложил руки и стал ждать конца. Вспомнилась еще бабушкина поговорка: "Узнают осла по ушам, медведя по когтям, а глупца — по глупым делам".

Сам виноват, так мне, дураку, и надо. Ничего, в следующий раз умнее буду. Вот только Чюпкуса жалко. Слов нет, чтобы описать, как он настрадался, пока бежал вдогонку за мной по этим нескончаемым приречным свалкам. Страшно подумать. До того облип искореженным железом и всевозможным хламом, что собаки не распознать. До сих пор не могу понять, как выдержал Чюпкус этот ужасный марафон с тяжеленной грудой мусора и лома!