Великий лес - [5]

«Еще сегодня я отсюда съеду» – таков был итог утренних размышлений, после которых Юзеф Марын встал с постели, побрился, умылся, вскипятил воду для чая, позавтракал, оседлал кобылу и поехал в лес очень холодным весенним утром.

Был ли какой-то смысл в питье водки с лесничим Стефаном Кулешей и его двумя коллегами, тоже молодыми лесниками? Юзеф Марын редко действовал без какой-либо цели и наверняка не пил бы с кем-то водку без конкретной причины. Он пошел пить к Кулеше, потому что волей случая как инспектор охотнадзора поселился в его лесничестве. Он не хотел создавать впечатление, что обособляется, и тем самым обращать на себя особое внимание. Потому что так же, как он приехал сюда – внезапно, с двумя чемоданами и зарплатой инспектора охотнадзора, так же, тоже неожиданно, он хотел когда-нибудь исчезнуть, уйти или уехать – как обычный человек, которого трудно запомнить. Получив утром приглашение, он купил в магазине пол-литра водки и пошел на вечернюю пьянку, хоть уже после первой ночи, проведенной под одной крышей с Кулешей и его молодой женой (глупая корова – так он ее определил, потому что любил женщин стройных, изящных и хрупких, как статуэтки), он отдавал себе отчет в том, что никогда не полюбит эту пару. Когда Марын вселился в лесничество, то есть просто внес два своих чемодана, уже после часа знакомства Кулеша велел ему притронуться к бедрам своей жены, чтобы приезжий сам убедился, насколько нежная и гладкая кожа их покрывает, и даже задрал на жене юбку и показал Марыну ее обтянутые трусиками ягодицы и ущипнул их, чтобы тот поверил, что они твердые, будто из камня. Он относился к своей жене как к красивой вещи и хотел найти в глазах людей подтверждение факта, что он действительно владеет чем-то необычайным. А она принимала это отношение с поразительным равнодушием, без протеста, но и без радости. Видимо, считала естественным, что, выйдя замуж за инженера Кулешу, она стала его вещью – предметом восхищения. Похоже, она любила своего мужа, впрочем, Кулеша представлял распространенный нынче тип мужской красоты – у него были темные волосы, круглое упитанное лицо, пухлый рот и черные усы. По большим городам шатались тысячи таких молодых людей, с черными усами и круглыми личиками, которые исчезали из памяти уже через пять минут, и одного из них невозможно было отличить от другого.

Самое плохое было в том, что спальня Кулешей находилась прямо над комнатой, которую ему сдали. И что у этой молодой пары была скрипучая кровать. Едва стемнело, и Марын улегся на железную койку, позаимствованную на складе лесничества, там, наверху, кровать начала скрипеть однообразно и монотонно. Сначала он отнесся с доброжелательным пониманием к тому, что молодой лесник так старательно выполняет свое мужское задание. Но, видимо, нервы у Марына были расшатаны, в последнее время в нем лопнула какая-то внутренняя пружина (может быть, это произошло во время двухмесячного пребывания в следственном изоляторе и во время многочасовых допросов), потому что он не смог заснуть, хотя когда-то засыпал по собственному желанию, и ничто ему в этом не мешало. Скрип кровати длился час, два, три, потом он перестал смотреть на часы, потому что он еще продолжался, когда в окна заглянул рассвет. На вторую и третью ночь повторилось то же самое – он не сомкнул глаз, мучимый этим монотонным скрипом кровати. Потом днем он ходил отупевший и осовелый из-за недосыпа. Тогда в соответствии с поручением управления охотинспекции он купил буланую кобылу и старое седло (после короткой дискуссии решили, что конь будет лучше, чем мотоцикл, потому что на нем можно передвигаться бесшумно и попасть в любые заросли), определил со старшим лесничим Маслохой все места, обозначенные на карте как места обитания зверей, потому что именно там охотнее всего разбойничали браконьеры. И на четвертую ночь двинулся в лес, чтобы не слушать однообразного скрипа кровати, решив спать днем, а ночью выполнять обязанности охотинспектора. Но уже час спустя он заблудился в лесу и долго плутал, прежде чем выехал к лесничеству Кулеши. Нужно было какое-то время изучать лес днем, чтобы только потом ориентироваться в нем по ночам. И он снова был приговорен к выматывающему душу скрипу, который начал внушать ему какой-то противный ужас, может, именно потому, что был таким монотонным и однообразным. «Как долго можно заниматься своей женой?» – задумывался Марын и не находил ответа. Он ведь мог делать это целыми ночами, тоже почти бесконечно. Конечно, он не делал этого на скрипучей кровати. Впрочем, где и на чем он этого не делал? Да, он делал эти вещи блестяще, иначе бы не смог так долго удержаться на своей работе. Он занимался женщинами маленькими и большими, худыми и толстыми, белыми, черными и мулатками. У некоторых из них были груди и бедра такие прекрасные, что этот сопляк наверху даже вообразить себе не мог подобных созданий. Он трахал красивых и безобразных, совсем молоденьких и старых баб с обвисшими задницами, искусственными зубами и несвежим дыханием – всегда старательно и чаще всего без удовольствия. Но так надо было, потому что между одним и вторым актом почти каждая женщина любит болтать даже без поощрения со стороны, а эта болтовня имела значение для Марына, для фирмы. Так, спустя какое-то время можно было даже поверить, что все на свете зависит от хорошего трахания или приводит к хорошему траханию. Впрочем, что касается Марына, ему было легче, потому он принадлежал к холодным мужчинам. Может, именно для того, чтобы пробудиться, ему нужны были сильные и очень изысканные возбудители, что, в свою очередь, приводило в восторг женщин. Его ласки ошеломляли их и лишали разума, они безумствовали, а он оставался холодным, хоть и не до такой степени, чтобы не сделать им того, чего они ожидают от мужчины. В этой своей холодности он усматривал влияние гомосексуального опыта – с приятелем в ранней молодости он пережил и это. Он был тогда красивым мальчиком с длинными светлыми волосами и нежными девичьими чертами лица. С тем опытом он порвал рано и без внутренней боли, но, видимо, какая-то заноза осталась и давала ему преимущество перед женщинами. Подсознательно он постоянно видел в них свинок, которых надо довести до визга наслаждения и ошеломления; это могло длиться долго или коротко, однако достаточно долго, чтобы время от времени он мог получать ключи от гостиничных комнат и безнаказанно рыться в чужих вещах, так как он обычно бесчинствовал среди горничных и уборщиц в отелях и пансионатах. Он ошибся только в отношении Эрики – это не была обычная женщина-свинка.