Великий Галеотто - [3]

Дон Хулиан. Да, кажется. Зато Пепито весел.

Теодора. Он всегда весел. И всегда злословит.

Дон Хулиан. Прямо-таки персонаж из драмы Эрне­сто.

(Теодора и дон Хулиан уходят направо.)

Эрнесто. Что бы ни говорил дон Хулиан, я своего замысла не оставлю! Это малодушие. И не отступлю.

(Встает и в возбуждении шагает по комнате, потом подходит к балкону.)

О ночь, пусть во мраке меня осенит вдохновение. А ты, город, сбрось крыши домов! Ты уже сбрасывал их однажды для хромого бесенка, так сделай это и для меня. Я увижу, как развлекаются дамы и кавалеры. Я услышу, как они расспрашивают обо мне Хулиана и Теодору. Подобно тому, как лучи света, соединившись на прозрачном стекле, порождают огонь; как тени переливаются в сумраке; как из песчинок растут горы, а из капель — моря, так из ваших фраз, улыбок, любопытных взоров, из пошлостей, сказанных в ресторанах, театрах, на балах сложится моя драма. У нее нет даже названия... Но вот передо мной... бессмертное творение флорентинского поэта, где сказано по-итальянски то, что прозвучало бы на моем родном языке недопустимой дерзостью. Франческа и Паоло, да осенит меня ваша любовь!

(Садится за стол.)

За дело! Драма начинается! Первая страница уж не пуста... Я пишу на ней название (лихорадочно пишет!) — «Великий Галеотто».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Гостиная в доме дона Хулиана. В глубине большая стеклянная дверь; за нею коридор, а напротив дверь столовой, закрытая почти до конца действия. Слева от зрителя на первом плане балкон, на втором дверь. Справа две двери. На первом плане с правой стороны диван; с левой маленький столик и широкое низкое кресло. Обстановка роскошная и изящная. День клонится к вечеру.

Теодора стоит у балкона. Дон Хулиан сидит на диване в задумчивой позе.

Теодора. Великолепный закат! Какой чудный свет, какое небо, облака! Может быть, где-то в лазури уже обозначено грядущее, как говорят поэты, как верили наши отцы? Если же на сапфировом своде яркими звездами и вправду записана тайна людских судеб и если в этот вечер открылась именно наша страничка... Какое счастливое будущее  ждет нас! Правда, Хулиан?

(Оборачивается к нему.)

О чем ты задумался? Иди сюда, посмотри! Да ты не слушаешь меня!

Дон Хулиан (рассеянно). Что?

Теодора. Ты меня не слушаешь!

(Подходит к нему.)

Дон Хулиан. Мысли мои всегда с тобою, Теодора, но иногда меня одолевают заботы, хлопоты, дела...

Теодора. Ненавижу твои дела! Они отнимают у меня твое внимание, может быть, даже твою любовь. Но что с тобой, Хулиан?

(С большой нежностью.)

Ты озабочен, вероятно, чем-то серьезным. Ты ведь редко бываешь так молчалив. Что случилось, милый? Скажи. Если ты счастлив моим счастьем, позволь мне разделить твою печаль.

Дон Хулиан. Какая печаль, когда вся моя радость в тебе, Теодора? На лице твоем играет румянец, признак здоровья, в голубых глазах горит огонь, отражение твоей души. Я знаю, что я — властелин твоих дум. И разве заботы могут помешать мне считать себя счастливейшим из смертных?

Теодора. У тебя денежные неприятности?

Дон Хулиан. Из-за денег я не теряю ни аппетита, ни сна. К деньгам я питаю даже не отвращение, а презрение, но они покорно текут в мои сундуки. Я богат. И до конца своих дней Хулиан де Гарагарса, благодарный Богу и судьбе, будет слыть от Мадрида до Кадиса и Опорто если не самым богатым, то самым надежным банкиром.

Теодора. Так чем же ты озабочен?

Дон Хулиан. Я думал об одном хорошем деле.

Теодора (ласково). Конечно, не о дурном, ты на это не способен!!

Дон Хулиан. Ты ко мне пристрастна!

Теодора. Скажи, о чем же?

Дон Хулиан. Я обдумывал, как бы сделать...

Теодора. Новую фабрику?

Дон Хулиан. Нет, это не фабрика.

Теодора. А что же?

Дон Хулиан. Это — дело милосердия, старинный, священный долг.

Теодора (словно вдруг обрадовавшись). Я знаю!

Дон Хулиан. Да?

Теодора. Ты думаешь об Эрнесто.

Дон Хулиан. Совершенно верно.

Теодора. Бедный мальчик! Ты прав. Он добрый, благородный, великодушный!

Дон Хулиан. Весь в отца. Олицетворенная честность и благородство.

Теодора. И такой способный! Ему двадцать шесть лет, а он столько знает!.. Просто поразительно!

Дон Хулиан. Я боюсь, что, витая в облаках, он не сумеет приспособиться к прозе жизни. А тонкость ума, обыкновенно, оценивают лет через триста после смерти.

Теодора. Но ведь ты ему поможешь, Хулиан?..

Дон Хулиан. Конечно! Было бы черной неблагодарностью забыть, чем я обязан его отцу. Ради меня дон Хуан де Аседо пожертвовал именем, состоянием, может быть, даже жизнью. И если его сыну понадобится моя жизнь — я отдам свою кровь до последней капли, чтобы уплатить долг чести.

Теодора. Браво, Хулиан! Как это на тебя похоже!

Дон Хулиан. Помнишь, год назад мне сообщили, что дон Хуан умер, а сын его остался без средств. И я чуть не насильно привез его сюда и здесь, в этой комнате, сказал ему: «Ты хозяин моего имущества, оно — твое, ибо я всем обязан твоему отцу. Распоряжайся всем в доме и смотри на меня, как на второго отца, хоть я не могу сравняться в достоинствах с твоим родным отцом. А чья любовь к тебе сильнее... это мы еще увидим».

Теодора. Да, так ты и сказал. А он разрыдался, как ребенок, и бросился тебе на шею.

Дон Хулиан.