Великий де Голль. «Франция – это я!» - [24]

.

В это время Ивонна, Филипп, Элизабет и Анна де Голль плыли на пароходе. Они успели сесть на него днем в Бресте и направлялись к берегам Великобритании. Жена и дети генерала не знали, где он находится в данный момент, и не слышали призыва{142}. А его тяжело больная мать, жившая в городке Пемпон в Бретани в семье старшего сына Ксавье, в тот же день узнала о речи де Голля. Она сразу сказала священнику, который ей сообщил об этом: «Да ведь это мой сын. Это мой сын Шарль»{143}. Через месяц Жанна де Голль умерла.

19 июня де Голль вновь у микрофона радиостудии. Он уже берет на себя ответственность выступить со второй речью от имени Франции, не той, которая покорилась завоевателю, а той, во главе которой теперь стоит он сам. «В переживаемый нами момент все французы понимают, что обычные формы власти перестали существовать.

Перед лицом охватившего французов смятения умов, перед фактом ликвидации правительства, ставшего прислужником врага, и ввиду невозможности восстановить действие наших институтов я, генерал де Голль, французский солдат и командир, с полным сознанием долга говорю от имени Франции.

…От имени Франции я твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые еще носят оружие, является продолжение сопротивления…

Солдаты Франции, где бы вы ни находились, поднимайтесь на борьбу!»{144}

В этот день на рассвете семья де Голля прибыла в английский Фалмут. Филипп вышел из скромной гостиницы, в которой они остановились, и купил газету «Дейли миррор». Из нее он узнал, что его отец в Лондоне и вчера выступил с призывом к французам. Филипп пошел в ближайший полицейский участок и попросил, чтобы его матери помогли связаться с мужем. На следующий день Ивонна с детьми приехала в Лондон в гостиницу «Рубенс», где их ждал счастливый глава семейства. Он не знал о судьбе своих родных почти неделю. Ко всеобщей радости, наконец, семья воссоединилась{145}.

22 июня во Франции было подписано франко-германское перемирие. Через несколько дней в Риме состоялось подписание франко-итальянского перемирия. По их условиям французские армия и флот разоружались и демобилизовывались. Франция должна была выплачивать огромные контрибуционные платежи. Две трети страны, включая Париж, оккупировались Германией, а ее южная часть, так называемая свободная зона, и колонии не подвергались оккупации и контролировались правительством Петэна.

Де Голль сразу отреагировал на это событие. Выступая по лондонскому радио 24 июня, он заклеймил позором тех, кто подписал перемирие, и подчеркнул: «Да, Франция и французы оказались связанными по рукам и ногам. Их отдали на растерзание врагу.

Однако несмотря на то, что эта капитуляция подписана на бумаге, есть много мужчин, женщин, молодых людей, детей, которые с ней не смирились, не приняли ее и не хотят ее. Франция перенесла сильнейший удар. Она опрокинута…

Но она знает, она чувствует, что дело не закончено… Она знает, она чувствует, что стоит гораздо большего, чем порабощение, на которое согласилось правительство Бордо»{146}.

26 июня после выступления Петэна, в котором он оправдывал капитуляцию, де Голль ответил ему новой речью. «Господин Маршал, – заявлял он, – нужно, чтобы в эти страшные часы позора и негодования, обрушившиеся на родину, кто-нибудь вам ответил. Вы услышите в ответ мой голос». Далее генерал прямо обвинил Петэна в том, что он отдал отчизну врагу. В заключение речи де Голль с надеждой утверждал: «Франция воспрянет. Она станет свободной и победит. В Империи, в мире, здесь в Лондоне, французские силы формируются и организовываются. Настанет день, когда наше вновь выкованное и отточенное оружие соединится с оружием наших союзников. И мы вернемся с триумфом на родную землю. Мы воссоздадим Францию»{147}.

Через два дня, 28 июня, английское правительство объявило, что признает де Голля как главу «свободных французов». Вскоре он получил в Лондоне в свое распоряжение небольшое помещение на Карлтон-Гарденс-4 рядом с Трафальгарской площадью.

3 июля 1940 года англичане неожиданно атаковали французскую эскадру, стоявшую на рейде в гавани Мерс-эль-Кебир у берегов Алжира. Большинство кораблей было потоплено. Британское правительство пошло на этот шаг из-за боязни, что французский флот сможет захватить Германия. После этого Петэн разорвал дипломатические отношения с Великобританией. Де Голль узнал о столь печальном событии постфактум. Он был глубоко опечален и повторял: «Какой страшный конец, какой позор, какая жалость!»{148} Но пришлось смириться.

Уже в июне генерал занялся поиском сторонников. Он надеялся на присоединение к нему французских колоний и разослал их губернаторам и военачальникам телеграммы с предложением продолжать войну. Де Голль особенно рассчитывал на Французскую Северную Африку. Однако пока колониальные власти предпочли подчиняться законному правительству, которое с 1 июля обосновалось в небольшом французском курортном городке Виши.

На территории Великобритании в июне находилось почти 50 тысяч французских солдат и офицеров. Это были части, которые эвакуировались вместе с англичанами из Дюнкерка, а также раненные в боях на территории Бельгии и переправленные в Великобританию. Французские военные миссии, находившиеся в Англии, взяли на себя функции по удержанию этих сил в подчинении Виши и готовили их общую репатриацию