Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы - [277]

Но если начальные процессы были одинаковы, то скорость развития отличалась – славянский мир во вторую половину 1-го тысячелетия развивался куда быстрее, чем германский в первой. Объяснение этому отчасти заключается в большем количестве стимулов, действующих в варварской Европе после 500 года. Западные регионы славянских территорий устанавливали всевозможные связи со сменившими друг друга франкскими империями в Западной Европе – экономические, военные и дипломатические. В то же время двести лет господства аваров в сердце Центральной Европы тоже оказали свое воздействие на славянскую клиентелу, как и взаимодействие с дальней и менее могущественной империей – Византийской. Не менее, а то и более важным является тот факт, что варвары-славяне взаимодействовали с четвертой и еще более сильной державой – исламским халифатом. Нет никаких признаков ведения торговли (будь то рабами или мехами) между Центральной и Восточной Европой и Ближним Востоком и Средиземноморьем в первой половине тысячелетия, поэтому поздние торговые пути стали источником таких доходов, о которых в римский период нельзя было и мечтать. И, судя по огромному количеству сохранившихся мусульманских серебряных монет и их нахождению преимущественно в центральных регионах новых славянских государств, мы можем смело предположить, что этот дополнительный стимул сыграл важную роль в трансформации славянской Европы.

Второе очевидное объяснение более быстрого развития славянской Европы – влияние новых военных технологий последних двух веков тысячелетия (прежде всего рыцарей в броне и замков), которые изрядно облегчили жизнь правителям, сумевшим установить контроль над всеми источниками обогащения, помогая им устрашить потенциальных противников. Несмотря на то что контроль новых государств над периферийными территориями был нестабильным, власть, которую они осуществляли в центральных землях, поражает (и пугает). Жесткий контроль и сила, стоявшие за разрушением старых племенных укреплений и возведением на их месте новых династических (как в Богемии, так и в Польше), очевидны по археологическим находкам последних лет. Династическая власть стоит и за переселением покоренных народов в центральные регионы новых государств, и в их экономической организации, теперь проиллюстрированной археологическими свидетельствами и ранними документами, сохранившимися до наших дней.

Природа и общее значение этих процессов развития не может быть яснее, и их последствия неисчислимы. Самым важным является, пожалуй, первое появление Европы как единого образования. К X веку сети экономических, политических и культурных контактов протянулись по всей территории от Атлантики до Волги, от Балтики к Средиземноморью. Ранее фрагментированные земли с крайне неравномерным уровнем развития, изолированные от более цивилизованных регионов в начале тысячелетия, теперь превратились в зону, объединенную разными уровнями взаимодействия. Европа стала новым образованием не в географическом, но общечеловеческом плане, и к 1000 году взаимодействие между сообществами от Атлантики до Волги впервые оказалось достаточно тесным, чтобы за этим термином появилось реальное значение. Торговые пути, религиозная культура, способы правления, даже модели ведения сельского хозяйства – все это создало заметную общность между разными народами Европы к концу тысячелетия.

Однако для данного исследования процессы развития интересны именно той ролью, которую они сыграли в устранении условий, порождавших масштабные, часто хищнические формы миграции – будь то в виде концентрированных волн переселения народов либо более обычных потоков с нарастающей мощностью, которые периодически действовали в Европе 1-го тысячелетия. Неравенство в развитии разных народов и регионов по-прежнему сказывалось, но не проявлялось так остро, как раньше. Новые торговые системы в сочетании с более широкой сельскохозяйственной экспансией (последняя к концу периода была далека от завершения) означали, что политически организованные институты власти в Центральной и Восточной Европе теперь могли получать немалые доходы в собственных регионах. Сельскохозяйственные и иные экономические достижения также означали, что народы все больше укреплялись в определенных географических зонах, как минимум в своих центральных территориях.

В результате позитивные стимулы, периодически подталкивавшие большие группы к массовой миграции, были устранены или как минимум изменены. Миграция никогда не была легким или предпочтительным вариантом решения проблем в Европе 1-го тысячелетия, скорее стратегией, которую порой применяли, когда потенциальные преимущества стоили долгих переходов в частично знакомую местность без каких-либо гарантий успеха. Как только социальные элиты смогли обогащаться без необходимости перемещаться куда-либо, они перестали прибегать к этой стратегии. И разумеется, чем реже они к ней прибегали, тем ниже была вероятность такого решения, поскольку укоренившаяся привычка к миграции ослабевала в них самих и в подвластных им народах, ведь более эффективные земледельческие технологии порождали более стабильные методы возделывания почвы. И элита, и другие классы населения варварской Европы укрепились на своих территориях и вряд ли стали бы прибегать к миграции даже пред лицом серьезного стимула, который в других обстоятельствах вынудил бы их сменить место обитания.