Великие судьбы русской поэзии. Начало XX века - [77]

Десятилетие Октября Маяковский встретил готовою поэмой «Хорошо». Это его поэтическая оценка, подведение первых итогов Революции – без критики и сатиры. Даже нэповская кооперация, даже повальная графомания и всё та же неискоренимая любовь к заседаниям тут находят одобрение поэта.

В последние годы жизни Владимир Владимирович пересмотрел многие из своих ранних поспешных умозаключений. Написал стихотворение «Юбилейное», исполненное любви и почтения к Александру Сергеевичу Пушкину. Когда-то предлагавший сбросить нашего величайшего поэта с «парохода современности», теперь протягивает ему дружескую руку и как бы водворяет на прежнее место: «Ну, давайте, подсажу на пьедестал». А в 1928 году на публичном выступлении объявил амнистию и Рембрандту. Не упорствовал в своих заблуждениях.

Удивительно ли, что Маяковский, уже давно идущий по пути реалистического творчества, в эту пору громогласно отрекается от футуризма. Аналогично поступил и его почвенный антипод Сергей Есенин по отношению к имажинизму, причём, четырьмя годами прежде и тоже не без трибунного пафоса. В одном из августовских номеров газеты «Правда» за 1924 год было напечатано «Письмо в редакцию», в котором Есенин и Грузинов заявили о роспуске имажинистов. Впрочем, такие рокировки в дальнюю сторону вряд ли делались без деликатной подсказки партийных товарищей…

Огромная, казалось, неиссякаемая энергия бурлила в Маяковском – поэт, художник, революционер, пропагандист… Мейерхольд считал его и замечательным драматургом, который «строил пьесы так, как до него никто не строил». Всеволоду Эмильевичу посчастливилось быть постановщиком всех трёх: «Мистерии буфф» – в 1921-ом, «Клопа» – в 1929-ом, «Бани» – в 1930-ом годах. Заметим, что пьесы эти, как по стилю, так и по целям, тоже примыкают к «РОСТА-вской» сатире Владимира Владимировича.

1 февраля 1930-го в Москве открылась персональная выставка Маяковского «20 лет работы». Экспозиция свидетельствовала о его титаническом труде во всех ипостасях унивёрсума. 20 лет неимоверного напряжения творческих и физических сил. Да и при устройстве выставки пришлось Владимиру Владимировичу потрудиться. Сам клеил, вырезал, рисовал, развешивал, приколачивал. Помогали только Павел Ильич Лавут и несколько девушек-художниц.

Народ на выставку валил валом. Однако же, при столь очевидном успехе среди рядовых посетителей, официальные круги и пресса устроили по отношению к творческому отчёту Маяковского заговор молчания. Да и писатели не очень-то жаловали. Вероятно, кому-то эта выставка показалась выпячиванием себя, самохвальством. Кто-то, может быть, задумался о собственных скудных свершеньях. Да и обиженных было немало. Уж больно часто в стихах и в прозе Владимир Владимирович клеймил бездарей, причём, делал это поимённо и целыми списками…

Поэт, активнейшим образом участвовавший в подготовке и проведении своей выставки, имел отнюдь не праздничный, а скорее мрачный и усталый вид. Не исключено, что и на самого автора огромность проделанной им работы, всегда полезной, но не всегда вдохновенной, подействовала удручающе. Одних только рекламных плакатов набралось 6 тысяч и 3 тысячи подписей к ним, а среди них такие «шедевры», как «Беги со всех ног покупать «Огонёк»». Ещё во время работы над поэмой «Владимир Ильич Ленин» поэт написал: «Я боюсь этих строчек тыщи, как мальчишкой боишься фальши». А ведь с тех пор «строчек тыщи» прибавлялись и прибавлялись.

Кажется, у Джека Лондона имеется рассказ о человеке, которому вздумалось сосчитать количество операций, произведённых им на конвейере за трудовую жизнь. Астрономический результат настолько ошеломил его, что человек этот в ужасе покончил с собой, очевидно, не пожелав более увеличивать поразившую его цифру. Поэтический конвейер Маяковского едва ли уступал фабричному из рассказа любимого им американского писателя.

Конец 20-х оказался для Владимира Владимировича очень и очень труден. Упразднивший и «ЛЕФ», и «Новый ЛЕФ», и «РЕФ», то бишь свернувший наступление по всем фронтам, расставшись со многими соратниками и полагая, что тем самым покончил с групповщиной, уже во время выставки Маяковский вступил в РАПП, по сути дела тоже группу, но ещё более далёких от него пролетарских писателей. Принять приняли, а нападки свои на него и не думали прекращать. Были уверены, что примкнул из страха перед ними, рапповцами, наводившими ужас на всю тогдашнюю литературу и с особым рвением терроризирующими всё талантливое.

Саднила, мучила поэта и совсем недавно пережитая личная драма. Осенью 1928-го в Париже он познакомился с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой, под стать ему – высокой и красивой: «Ты одна мне ростом вровень». Весной 1929-го, когда они увиделись в последний раз, ей было 22. Маяковский предложил девушке вернуться в Россию, выйти за него замуж, о чём написал и в стихах, обращённых к ней:

Иди сюда,

иди на перекрёсток

Моих больших

и неуклюжих рук.

Не пошла. Не захотела. А в октябре поэт получил письмо, из которого узнал, что Татьяна вышла за другого… Ничего. Пережил. И даже испытал новое увлечение – опять же 22-летней актрисой МХАТа Вероникой Полонской, которое, казалось бы, должно исцелить от этой трудно заживающей душевной раны. Тем более что Полонская, похоже, отвечает ему взаимностью. Они встречаются, чуть ли не каждый день. Единственное препятствие к полному счастью – она замужем за актёром, причём, того же театра, Михаилом Яншиным, и отнюдь не желает оставить своего супруга.