Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов - [9]

Искусное парирование. Затем, нанося окончательный удар, Сагредо добавляет: «Я не могу себе представить, как и чем приложение Луны или Солнца к Земле для производства зарождения будет отличаться от помещения рядом с невестой мраморной статуи и ожидания от такого соединения потомства»^{15}.

По поводу абсолютного доверия его противников к классическим текстам, особенно трудам Аристотеля, Сагредо замечает: «Однако, дорогой синьор Симпличио, если отрывки, разбросанные то тут, то там, не наскучивают вам и если вы думаете выжать сок путем соединений и сопоставлений разных частиц, то уверяю вас, что то же самое, что вы и другие храбрые философы делаете с текстами Аристотеля, я сделаю со стихами Вергилия и Овидия и, составляя из них центоны, объясню ими все поступки людей и тайны природы. Но зачем мне говорить о Вергилии и Овидии? У меня есть книжечка гораздо более краткая, чем книги Аристотеля и Овидия; в ней содержатся все науки, и после очень недолгого изучения можно составить о ней совершеннейшее представление: это алфавит»^{16}.

Не кажется ли вам, что Галилей ведет огонь по всем направлениям сразу? И это действительно так, ведь в результате его «Диалог» получился длиной в 500 страниц. Но на это были свои причины. Больше всего ученый хотел открыто обсуждать космологические вопросы — теории Птолемея и Коперника, — но не мог. Дело в том, что теория Птолемея является неотъемлемой частью сложной и полной системы, состоящей из науки, философии и религии. Птолемей, например, писал следующее.

Хотя я смертен и недолговечен, но взглянув на миг

На звезд ночных небесные владения,

Уж дольше на земле я не останусь; я коснусь Творца,

И дух мой обретет бессмертие^{17}.

Что это: наука? религия? философия? астрология? поэзия? До того как Галилей смог приняться за космологические аргументы, он вынужден был разобраться в этой большой и мощной (хотя и нескладной) системе взглядов. Кирпичик за кирпичиком, идея за идеей — все это Галилей сделал в своем труде. Ранее он упоминал об этом проекте как о «Бесконечном замысле». Именно таким он и был.

Но Галилей знал, что все его аргументы будут бесполезны без доказательств. На самом деле первая часть «Диалога» представляет собой только подготовку к тому, что, как чувствовал Галилей, станет сокрушительным ударом, — к доказательству. Ближе к концу книги Сальвиати объясняет связь между движением Земли и приливами и отливами на планете. Для Галилея это решающий аргумент: вода на Земле движется. А это уже немало. Через долгий ряд доводов, раскрытых последовательно и логически, ученый показывает, что это движение воды как раз и служит доказательством движения Земли. Доказано.

Сагредо шепчет в изумлении: «Если бы вы не привели нам ничего, кроме первого общего положения, не допускающего, как мне кажется, никаких возражений, то и его одного достаточно для убедительного доказательства… Весьма дивлюсь я, что из людей высокого ума, которых было немало, ни одному не бросилась в глаза несовместимость периодического движения воды и неподвижности содержащего ее водоема»^{18}.

Галилей также в ироническом ключе критикует Кеплера, предположившего, что приливы и отливы каким-то образом вызываются небесными телами. Однако Кеплер думал, что этой небесной причиной был магнетизм. В «Диалоге» Сальвиати обвиняет Кеплера в том, что он «допускал особую власть Луны над водой, таинственные свойства и тому подобное ребячество»^{19}. Этот вид воздействия на расстоянии представляется Галилею примером склонности Кеплера к мистике.

Прошло совсем немного времени, когда предположения Кеплера были подтверждены. Луна действительно является причиной приливов и отливов, и в меньшей степени они вызваны гравитационным воздействием (хотя и не магнетизмом) Солнца. Они не связаны с движением Земли[2]. Это отличный пример силы слова Галилея: даже когда он не прав, он все равно убедителен.

Великая ошибка

Безусловно, для того чтобы убедить своих читателей, Галилей должен был сделать свои аргументы прочными и убедительными. Для их очевидности и, возможно, для выражения своего гнева он ввел Симпличио по контрасту с мудрыми Сагредо и Сальвиати. Но чем глупее аргументы Симпличио, тем понятнее и четче становится настоящая цель Галилея. Он решил использовать этот шанс, и на протяжении всей книги эта тактика отлично работает.

Однако в конце трактата Галилей, возможно, чрезмерно увлекся и уверился в том, что нашел способ выразить свои чувства, не подвергая себя опасности. Он позволяет Симпличио обобщить позиции католической церкви относительно невозможности получения правильных знаний о физическом мире. Симпличио говорит, что если бы Бог хотел сделать так, чтобы вода на Земле двигалась в ином направлении, чем сама Земля, он, конечно, так бы и сделал. «Я делаю отсюда вывод, что большой дерзостью было бы желать стеснить и ограничить Божественное могущество и премудрость единственным человеческим измышлением»^{20}. Под «человеческим измышлением», на которое ссылается Симпличио, конечно, подразумевается система Коперника.

Не правда ли, последнее заявление Симпличио звучит не особенно громко? Кажется, Галилей чувствовал то же самое. Однако враги ученого позднее смогли убедить Урбана в том, что если заявление исходит от Симпличио, значит, Галилей намеревался посмеяться над ним и, что еще хуже, над самим Урбаном. Галилей был очень умным ученым и отнюдь не глупым человеком. Проблема в том, что суждения Симпличио являлись стандартной позицией Папы Римского, и именно цензоры дали указание Галилею включить их в книгу. Очевидно, что по замыслу ученого эти суждения должны были исходить именно от Симпличио. Вероятно, он даже и забыл, что это была позиция Урбана.