Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров - [30]

Спустя год Довлатов пробует все же объясниться: «6 января 1989 года. Дорогой Игорь! Двадцать пять лет назад Вы были первым и, говоря всерьез, единственным человеком, внушившим мне некоторую уверенность в своих силах – это с одной стороны. А с другой стороны, Вы на протяжении тех же 25 лет считали меня симпатичным, хоть и непутевым, человеком, каковым я и являюсь в действительности. Вашей роли, пышно говоря, в моей жизни я не забуду, и потому меня травмирует наша глупая ссора».

Ответ Ефимова 13 января 1989 года не оставляет никаких надежд на примирение: «Людей, довольных своей жизнью, вы не переносите. В вас живет некое извращенное чувство справедливости. Вы считаете, что нельзя ненавидеть человека просто так, за здорово живешь. Для ненависти нужна причина. Как и суровая организация, распоряжающаяся судьбами людей на одной шестой части суши, вы „шьете дело“. Обвинения, которые вы сочиняете, всегда содержат какое-то зерно правдоподобия, которое удерживает их на плаву. Кроме того, вы снабжаете их яркими литературными деталями, остроумными добавками. Получаются такие короткие новеллки про живых людей, которые каждый с удовольствием передает дальше. То есть вы сочиняете сплетни-самоходки, клевету с моторчиком, чаще всего – юмористическим. Ибо, увы, надо сказать печальную правду: вы неисправимый, заядлый, порой даже бескорыстный, талантливый, увлеченный своим делом очернитель. Всю жизнь Вы использовали литературу как ширму, как способ казаться. Вы преуспели в этом».

Конфликт страшно мучает Сергея. В беспощадных словах Ефимова сквозит какая-то правда. Примирение совершенно невозможно. Игорь Ефимов даже не здоровается с Довлатовым в коридорах радиостанции «Свобода». Критик Александр Генис, подливая масло в огонь, отзывается о Довлатове как о «гении отточенной банальности». Эссеист Петр Вайль говорит, что Довлатов преувеличивает в своих опусах собственное великодушие.

20 января 1989 года Довлатов отсылает последнее письмо Ефимову: «Дорогой Игорь! Вы правы в том, что я не люблю людей, которые „в ладах с собой, с жизнью, друг с другом“. Вернее – не „не люблю“, а просто я завидую им, потому что сам я никогда ни с чем в ладах не был, но при этом хотел бы быть и веселым, и успешным. Зависть, как известно, не очень-то побуждает к добру. Вы правы, что я неудачник. Вы правы и в том, что моими друзьями всегда в конце концов становились люди слабые и неудачливые, и хотя в этом смысле у меня есть знаменитый предшественник, „тот самый малый из Назарета“. Но я, конечно, шучу, потому что всю жизнь мне, действительно естественно жилось лишь в атмосфере неудачи, что и подтвердилось в результате конкретными обстоятельствами – разочарование в своих творческих возможностях, проблемы со здоровьем (увидите меня на радио – все поймете) и довольно-таки мрачный, боюсь, остаток жизни впереди.

Все это может быть связано у меня с какими-то детскими душевными травмами – первая жена Ася плюс мечты о героизме при полном расхождении с возможностями по этой части, и так далее.

Правы Вы и в том пункте, в котором проявили наибольшую степень проницательности. Вы пишете: «Всю жизнь Вы использовали литературу как ширму, как способ казаться». Это правда. Все мое существование сопровождается проблемой «быть-казаться», и Вы даже не можете себе представить, до каких пошлых и невероятных вещей я доходил в этом смысле. Суть в том, что мне не дано быть таким, как я хочу, выглядеть так, как я хочу, и вообще, соответствовать тем представлениям о человеке достойном, которые у меня выработались под влиянием литературы Чехова и Зощенко».

…Не стоит нам сейчас пытаться решать, кто прав, а кто виноват в этом конфликте. Обычно в столкновении грешны две стороны. В той или иной степени. Именно эта переписка высветила потаенную довлатовскую боль. Она всегда жила в его душе. Была, вероятно, истоком творчества и страшного разлада с самим собой.

Словно забыв свои бичующие слова, вот как отозвался на смерть Довлатова тот же безжалостный Игорь Ефимов: «Сережа Довлатов искренне хотел любить нас всех – своих друзей и близких. Но неизбежная предсказуемость, повторяемость, рутина, обыденность проступали в каждом из нас – и его любовь, так нацеленная только на талантливость, умирала.

Он очень хотел любить себя, но и в себе обнаруживал те же черты, – и не мог полюбить себя таким, каким видел, каким знал. Поэтому, что бы ни было написано в свидетельстве о его смерти, литературный диагноз должен быть таков: «Умер от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе».

Сергей умер в машине «скорой помощи» во дворе больницы для бедных. От клиники для кредитоспособных людей ему дали от ворот поворот. По русской беспечности Довлатов не оформил страхового медицинского полиса.

И напоследок. Вспоминая Сергея, нобелевский лауреат Иосиф Бродский сказал замечательные слова: «Довлатов единственный писатель, которого я могу читать с похмелья».

Что ж… Это отличная эпитафия.

Пунктиры

Итак, о Сергее Довлатове рассуждают теперь широко и повсеместно. Десятки статей, сотни воспоминаний друзей, соратников, сослуживцев. Неизвестные ранее публикации. Звонки вдове. Многократные обращения к творческому наследию писателя, быть может, самого уникального во второй половине ХХ века.