Великие князья Великого Княжества Литовского - [109]

1 июля акт Люблинской унии был обнародован. Этот день стал днем рождения нового государства — Речи Посполитой — федеративного союза Королевства Польского и Великого Княжества Литовского (теперь после отхода русских (украинских) земель оно уже не называлось Русским). И грозным предупреждением прозвучали слова первого правителя Речи Посполитой Сигизмунда Августа: «Старайтесь о том, чтобы в государствах не слышалось, как раньше, плача и стонов, ибо когда в них не будет справедливости, они не только долго не продержатся, но Бог свергнет их». История, как выяснилось позже, подтвердила пророческие слова Сигизмунда Августа. А иначе и не могло быть, ибо «неустойчиво все, что творится насилием», — как напомнил он на открытии сейма. А уния и творилась насилием.

Враждебность и ненависть к «ляхам» овладели литвинами: «Не дай Бог ляху быть! Вырежет Литву, а Русь поготову». Литвины упорно требовали возвращения присвоенных Польшей земель.

Но Сигизмунд Август не мог отменить свои привилеи о присоединении к Польскому Королевству Волыни, Подляшья и Киева. Он, как обычно, уклонился от решения проблемы. «Хоть могли это доказать, что такой смелости не допустили б, руководить собой, но вершинство и положение наше от Господа Бога по справедливости святой не допускает нам за насилие насилием отвечать», — говорил король. Все же он понимал несправедливость Люблинской унии для Великого Княжества Литовского и хотел присоединить к нему Мазовию. Но Сигизмунд Август в последние годы своей жизни полностью попал под власть придворных, которые, пользуясь королевской слабостью, водили его «рукой по документам». Король плакал: «Я не знаю что вы даете мне подписывать! Я подпишу — и сколько заботы будет с этого! До чего вы меня довели». Ясно, что Мазовию поляки не позволили бы передать Великому Княжеству Литовскому, даже при огромном желании Сигизмунда Августа. Да и он был более занят решением своих сердечных дел.

В это время Сигизмунд Август увлекался новой любовницей — Барбарой Гижанкой, дочерью варшавского городского советника Яна Гижа. Ради нее он удалил со двора двух прежних любовниц — Зузану Орловскую и Анну Зяйчковскую (от последней он имел внебрачную дочь). Возможно, проявилась его болезненная, не прошедшая с годами любовь к Барбаре Радзивилл, ибо Гижанка красотой напоминала ему любимую.

Королевский дворянин Николай Мнишек в конце 1570 года выкрал Гижанку из монастыря и доставил ее ко двору. Впрочем, король не делал тайны из нового увлечения, благо королева Екатерина покинула его и жила в Линзе, и он мог свободно предаться своим утехам. Вскоре Гижанка 8 сентября 1571 года родила дочь, которую назвали Барбарой. Обрадованный Сигизмунд Август подарил любовнице 20 000 злотых и даже воспрял духом в надежде, что со временем родиться и наследник. Казалось, что эта надежда может сбыться, когда 28 февраля 1572 года умерла королева Екатерина и Сигизмунд Август освободился от семейных уз. Ходили слухи о желании короля жениться на Гижанке. Хоть на любовные слабости его и закрывали глаза, но все же раздавались голоса осуждения. Посол от шляхты риторично вопрошал на сейме: «Кто из вас, сенаторы, действительно выступил против этого тирана? Кто из вас словом или хоть бы жестом одним отважился осудить его омерзительные поступки? Нет, никто не отважился открыть уст. Вам и нам всем одел он удила». Но ни воли, ни сил бороться за свою любовь у стареющего короля не было. Да и он сам понимал, что ему не позволят жениться на Гижанке. Нунцию Коммендоне он говорил: «Мой, ксендже, удивляюсь, что таким басням веришь. Я видя, что не могу распорядиться, сношу терпеливо мое огорчение». Но от своей любовницы не отвернулся, миловал ее и ублажал. Дал во владение два местечка и завещал еще 13 тысяч дукатов. После его смерти Гижанка вышла замуж за князя Михаила Воронецкого, который удочерил внебрачную дочь короля. Барбара стала женой писаря королевской казны Якуба Завадского. Умерла она бездетной 5 июня 1615 года, а с ней и закончился род Ягеллонов.

Чувствуя, что силы покидают его, Сигизмунд Август задумался о будущем созданного им государства. Отсутствие наследника могло привести к упадку Речи Посполитой. Так литвины уже в 1570 году отправили посольство к Ивану Грозному с известием: «Ради государств наших Короны Польской и Великого Княжества Литовского советовались вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если Господь Бог государя нашего с этого света возьмет, то обе рады... желают избрать себе государя из славянского рода по воле, а не в неволю, и склоняются к тебе, великому Государю, и к твоему потомству». Это было бы личной трагедией Сигизмунда Августа, если бы преемником стал его враг Иван Грозный. За два месяца до своей смерти Сигизмунд Август встретился с Коммендоне и обсудил с ним кандидатуры своих преемников: Максимилиана Габсбурга, Йохана Вазы, женатого на его сестре Екатерине, брест-легницкого князя Фредерика и французского принца Генриха Валуа. Кандидатура Ивана Грозного даже не рассматривалась.

Предвидя страшные события после своей смерти Сигизмунд Август завещал выбрать правителем Речи Посполитой Генриха Валуа, в своем завещании призывал народы Речи Посполитой жить в братской любви и согласии между собой: «После спасения души нашей всего пламеннее желаем и просим у Бога одного: да сохранится Речь Посполитая такою же, как приняли мы ее от наших предков, т.е. в целости, покое, доброй славе. А ничто не может соблюсти ее в целости, кроме согласия, взаимной любви, братства, единодушия». Политическое завещание Сигизмунда Августа не было выполнено, а то, что он мог сделать при жизни, не сделал. «Король Завтра» умирал, видимо, понимая, что откладывая дела на завтра, так и растратил прожитые годы. Он мог признать, если что и совершил, то это не завершил. Судьба, казалось, посмеялась над ним. Наделила его монаршей властью и сделала невольником своих же подданных. «Долго ли я буду в этой неволе?» — как-то спрашивал он у сейма. Оказывается, всю жизнь, и только смерть принесла ему избавление от этой неволи. Она вошла в его дворец в Кнышин, где он прятался от эпидемии. Король предчувствовал ее близость, и свои последние силы потратил на то, чтобы спрятать драгоценности и хоть что-то оставить своим сестрам.