Великие голодранцы - [93]

Рассказ прервала мать. Она принесла кружку молока, протянула мне,

— Выпей, сынок. Цельное. Скорей поправишься…

Подавив улыбку, я выпил молоко. Оно походило на сливки. Как видно, губа у Дениса не дура. И, как видно, нелегко ему будет отвыкать от такого лакомства.

Мать увела отчима. Надо было вынести лохань с пойлом для коровы. А я опять подумал о Денисе. Ну и ловкач же малый! До чего додумался! А мать заметно подобрела, как меня покалечили. Но кто же все-таки покалечил? Кто они, коренастый и худощавый? И почему закутали рожи? Боялись, что узнаю. Значит, я знал их, раз боялись? Но если собирались убить, чего же было бояться?

Снова в памяти всплыло все, что произошло потом. Утром отчим на соседней лошади привез докторшу. Она осмотрела меня и сокрушенно покачала головой.

— Это ж надо так драться! И что, спрашивается, не поделили?

Потом Денис сбегал за Прошкой Архиповым. Выслушав меня, тот заявил, что немедленно соберет ячейку.

— Кулацкая расправа. И мы должны реагировать…

Еле удалось удержать его. Может, все-таки не кулаки? Но если они, тем более надо быть осторожным. Расправой они рассчитывали запугать молодежь. Так зачем же помогать им? Не лучше ли сохранить все в тайне?

С доводами моими Прошка согласился. Но в райком все же смотался. На другой день явился Симонов. Он выглядел встревоженным, но слушал спокойно. А когда я кончил, уверенно заключил:

— Вылазка врага. Классовая месть. Диалектика…

Однажды я уже слышал от него это слово. А сказал он так, когда узнал о краже антенны. Наверно, лучше всего этим словом выражать вражескую подлость. Но оно напомнило мне о детекторе. Почему он до сих пор не вернулся к нам? Я осторожно спросил об этом секретаря райкома.

— Какой детектор? — переспросил тот, думая о чем-то. — Ах, да! — встрепенулся он. — Просто забыл. Изжили они себя, детекторы. Скоро будут настоящие радиоприемники Ламповые, с батареями и громкоговорителями… — Внезапно он прервал себя, непривычно смутился и сказал — Да ты не думай об этом, Федя. Знай себе поправляйся. Это сейчас главное. А все другое прибудется…

А потом пожаловал следователь в сопровождении Музюлева. У следователя было землистое лицо и отчужденный взгляд. Он допрашивал меня так, как будто я сам избил себя. А Максим сидел на топчане и не сводил с меня глаз. Теперь они были добрыми, его глаза.

Когда я рассказал обо всем, что случилось, следователь спросил, узнал ли я нападавших. Я покачал головой и сказал:

— Нет.

Тогда следователь все так же строго осведомился, подозреваю ли я кого-либо. Перед моими глазами встали Дема и Миня. Вспомнились их угрозы и предупреждения. Скорее всего это они. Но чем можно доказать? На людях они ничем не показывали себя. И я ответил следователю:

— У меня нет доказательств… Я никого не подозреваю.

— А тут и подозревать нечего, — вмешался Максим. — Без подозрений все ясно. Как божий день. Кулацкая работа.

Следователь наморщил бугристый лоб и заметил милиционеру:

— Правосудие руководствуется фактами, а не домыслами, И я просил бы вас… Мы с вами не на собрании.

Допрос длился долго. Я изнывал от боли и усталости. И готов был взмолиться… Следователь, наконец, захлопнул портфель. Но Максим задержался. Стоя перед топчаном, он сказал:

— Прокуроры — это само собой. Пускай копаются сколько хотят. А я не выпущу этого дела. Тут пахнет контрой… — Он вдруг потупился, часто заморгал глазами… — Только ты не подумай. Я берусь за это не ради славы. Нет. Я тоже кое-что понял. Кулаки не лучше бандитов. И пока мы не избавимся от них, жизни не будет.

Я часто вспоминал эти слова. И проникался к Максиму уважением. За последнее время он заметно изменился. Будто вырос на целую голову. И уже не хотелось называть его обидным и несуразным словом Моська.

И еще одно свершилось, пока я валялся в постели. Состоялась районная конференция комсомола. В своем отчете Симонов похвалил и нашу ячейку. На конференции меня избрали членом райкома. А на пленуме — членом бюро и заведующим отделом труда и образования районного комитета. Сокращенно это означало: зав. ОТО РК ВЛКСМ.

Об этом событии рассказал Прошка Архипов. Он горячо поздравил меня с выдвижением. Рады были мать и отчим. Еще бы! Незадачливый сын становился районным работником…

А я испытывал огорчение. Не хотелось расставаться со Знаменкой. И кроме того, опять терзало недоумение. Что нашли они во мне достойного? Почему и за что доверили важный пост? Неужели не могли в целом районе найти получше?

Я замахал перед собой руками, отгоняя нудные мысли, будто они были дымом. Почему я о себе так думаю? Может, и в самом деле люди лучше видят, чем я сам? Да и не пора ли покончить с боязливостью?

В комнату несмело вошел Денис. Глянул на меня заплаканными глазами.

— Знаешь?

— Знаю.

— Не примешь в комсомол?

— Это от тебя зависит. Если больше так не будешь…

— Никогда в жизни!

— Верю. А теперь пойди и попроси у матери прощения.

Денис опустил глаза.

— Не пойду.

— Почему?

Денис передернулся всем телом.

— Больно дерется.

— Ну, как знаешь…

Денис вскинул на меня испуганные глаза.

— Пойду. Только не обмани…

*

Денис ушел за прощением. А я встал и принялся ходить по комнате. Так делал по нескольку раз в день. И это помогало. Правда, плечо все еще давало знать, а бок по-прежнему схватывало клещами. Но все же это было совсем не то. Теперь хоть сгорбившись, а можно было передвигаться без помощи. А главное, с каждым днем становилось лучше. И уже не за горами было время, когда кончится это невольное домашнее заключение.