Сидит на печи кот Васька, одним глазом на Митьку смотрит и как бы говорит: «А гуси, они ведь не страшные». Подходит Митька к коту, хочет погладить. Смотрит, а это вовсе не кот, а барыня Мавра Ермолаевна. Вскрикивает Митька, просыпается, а перед ним и впрямь стоит барыня, розги в руках держит.
Нашлись все же розги! Приехала Мавра Ермолаевна из церкви, легла спать, а ей в бок что-то колет. Сунула руку под перину – розги!
Била Митьку барыня тут же, прямо в гусятнике.
А утром стала Мавра Ермолаевна гусей кормить и нашла своего любимого гусака мертвым. И снова пороли Митьку. На этот раз долго и больно.
Первые дни жил Митька с Архипом и Варварой в каморке при баньке. А потом взяла барыня мальчика к себе в дом. Стал Митька у нее в услужении.
Целый день барыня Митьку то туда, то сюда…
Только и слышится:
– Митька, в погреб сбегай!
– Митька, половик стряхни!
– Митька, где ты? Ми-и-тька!
А вечером ляжет барыня спать и заставляет чесать себе пятки. Чешет Митька, чешет, пальцы устанут, а Мавра Ермолаевна все не засыпает.
Наконец заснет. Свернется и Митька, как щенок, калачиком. Только закроет глаза, слышит:
– Митька, воды подай!
– Митька, туфли найди!
И так до утра.
Или у барыни бессонница начнется. И опять Митьке не спать. Требует барыня, чтобы Митька ей разные истории рассказывал. Уж он ей и про королевича Бову расскажет, и про серого волка, и про господ Воротынских, и про старосту Степана Грыжу. А барыня – давай еще.
Днем-то барыня отоспится, а Митьке опять дело. Заставит Мавра Ермолаевна его пшено перебирать или горох растирать. Сидит Митька, глаза слипаются, спать хочется, но трет горох, перебирает пшено.
А как-то легла барыня после обеда и заставила Митьку сушить валенки.
– Да смотри, – говорит, – не спи! Валенки, они новые, далеко в печь не засовывай.
Сидел, сидел Митька возле валенок и вдруг заснул. Проснулся оттого, что горелым запахло. Сунулся в печь, а от валенок одни верха остались. От горелого проснулась и барыня.
– Митька! – закричала. – Митька, чего горелым пахнет!
Прибежала Мавра Ермолаевна, смотрит – у Митьки в руках одни верха от валенок.
И снова Митьку били. Всыпала ему барыня розог и приговаривала:
– Тебе что, ночи мало? Тебе еще и днем спать, паршивец, ненасытная твоя душа!
И стало Митьке невмочь. Забьется куда-нибудь, плачет. Родную Закопанку, отца, мать, кота Ваську вспомнит.
Тяжело Митьке…
Решил он бежать из господского дома. Стал потихоньку на дорогу собирать сухари. Прятал их в коровник, под стойлом. Потом стал дорогу выспрашивать осторожно. Заговорил вначале с Архипом.
– Дядя Архип, а Чудово отседова, видать, далеко-далеко? – спросил Митька.
– Далеко, – ответил Архип. Потом почесал свою кудлатую бороду, подумал и еще раз сказал: – Далеко-о!
– А наше село Закопанка еще дальше? – опять спросил Митька.
Снова почесал Архип свою бороду, снова подумал и ответил:
– Должно быть, дальше.
Больше от него Митька ничего не узнал. Тогда он решил поговорить с Варварой.
– Село Чудово? – переспросила она. – Есть такое село. Только далеко ли оно, не ведаю. Я дале трех верст отсель не бывала. Ты спросил бы у Архипа – он человек знающий.
Понял Митька, что и от Варвары проку не будет, решил выведать про дорогу у самой Мавры Ермолаевны.
Выждал Митька, когда барыня была в добром настроении, и спросил:
– Барыня, а куда та дорога, что мимо усадьбы лугом идет?
– На мельницу, – сказала барыня.
– А та, что через мост, на тот берег реки?
Но барыня не ответила. Отвлекли Мавру Ермолаевну какие-то дела. Ушла.
Через несколько дней Митька опять к ней с тем же вопросом.
Посмотрела Мавра Ермолаевна на Митьку, потом взяла за ухо и спросила:
– Дорога? А зачем тебе знать дорогу?
Митька растерялся.
– Так я так, барыня… – начал Митька.
– Я те дам «так»! – перебила Мавра Ермолаевна. – Ты у меня смотри, опять розог захотел?.. Архип, Архип! – позвала. – Дай-ка розгу, я покажу, какая дорога куда ведет.
А через несколько дней барыня, зайдя в коровник, нашла Митькины сухари. Подивилась барыня, а потом поняла.
И снова в этот день Митьку били. Отлеживался он в баньке, стонал и все выговаривал:
– Убегу… убегу…
Присаживалась к нему Варвара, по голове гладила.
– Ить, родненький, – говорила, – и куда ты отсель побежишь? Дороги отсель тебе нету.
Чтобы попасть в поместье графа Гущина, надо было из села Чудова ехать три версты полем, а потом еще десять лесом. А когда кончался лес и дорога выходила к реке, то, проехав мосток, надо было обогнуть усадьбу помещицы Мавры Ермолаевны, взять направо и ехать еще две версты по старинному парку, по липовой, ровной, как стрела, аллее.
И вот только тогда вырастал из-за деревьев большой господский дом с шестью белыми колоннами, флигелями, барскими конюшнями, псарней и прочими дворовыми постройками. Это и было новгородское поместье графа Алексея Ильича Гущина – Барабиха. А кругом Барабихи, не охватишь глазом, лежали графские земли. И лес, что стеной стоял на горизонте, был графский. И луг, что зеленым ковром тянулся вдоль берега реки, графский. И сёла, что раскинулись кругом, словно жуки расползлись, были графские. И люди, что жили в этих селах, – тоже графские. Двадцать тысяч душ крепостных имел граф Гущин. Да и имение у Гущина не одно. Были графские земли еще под Смоленском и под Орлом, а в Питере, на Невском проспекте, стоял высокий, с каменными львами при входе, дом Гущина. Здесь-то и жил сам граф. А в Барабиху наведывался всего раз в год. Приезжал осенью или зимой. Жил несколько дней и опять уезжал в Питер.
