Великая мать любви - [45]

Он оказался отличным от фотографии, виденной мной. Там он, правда, был снят с общего плана, под крылом самолета на базе во Вьетнаме. Он с другими военными инженерами строил эту родную американскую базу. На том фото на нем была кепи с козырьком и армейская рубашка с рукавами до локтя. Под кепи — худая физиономия в очках… Крупным планом, в дверях, он оказался очень лысым типом с несколькими резкими морщинами у рта, мощной шеей и…

— Из «Русского Дела»? Журналист? — Он не дал мне времени додумать его портрет. — Проходите.

Постучав ногами о порог, дабы сбить снег, я прошел за ним. В холле было неприветливо. И мне это не показалось. Плохое освещение создавало желтую сумеречность, и у него было холодно в доме, вот что!

— Идемте на второй этаж, — ответил он на незаданный вопрос. — Там теплее. — И он ступил на лестницу, а я за ним. Ступени скрипели. — Что-то случилось с отоплением в бейсменте, — счел нужным объяснить он. — Еще вчера я вызвал рабочих. Жду. В этой стране разучились работать… — На площадке второго этажа он открыл крупную дверь и мы вошли в… очевидно, ливинг-рум, если судить по нескольким старым креслам и искусственному камину, в котором светились жаркие спирали электрообогревателя. Подвинув к электрообогревателю стул, он указал мне на него. «Садитесь». Сам он уселся в деревянное кресло с подушкой, привязанной к сиденью лямками. Где-то недалеко явственно вскрикнул младенец. Я достал блокнот.

— Я вас слушаю. — Недовольной мгновенной гримасой он отреагировал на вскрик младенца или на мое прибытие? И, не дав мне времени открыть рта: — Это ваша личная инициатива или затея старого жулика?

— Инициатива главного редактора.

— Главного редактора… — язвительно повторил он. — Лет десять они имени моего не упоминали, как умер, теперь вдруг… Чего он хочет?

— Мне поручили взять у вас интервью. Это все, что я знаю. Вы готовы?

Он поскрипел креслом. Вид у него был недовольный. Я же, напротив, был доволен своей решительностью. Ловко я пресек его демагогию. Я знал, что у него старые счеты с Моисеем. Но меня это не касалось. Я пришел делать мой job. Я старался быть американцем, потому я подумал о «джаб», а не о «работе».

— В среде русской эмиграции вас считают убежденным антисемитом. Более того, теоретиком антисемитизма. Я просмотрел ваши статьи в ныне покойней газете «Русское Возрождение» и нашел их фантасмагорическими. Даже Солженицына вы назвали замаскировавшимся евреем и утверждаете, что настоящая его фамилия — Солженицкер. Сами вы считаете себя антисемитом?

— Я называю себя антисионистом. Я выступаю против евреев не как расы, но как преступной организации.

В этот момент я доделал его портрет. У него оказались очень густые и черные, может быть крашеные, брови. В сочетании с лысым розовым черепом брови выглядели как две мохнатые пиявки, присосавшиеся над глазами. Когда он говорил, пиявки шевелились.

— Ну уж Солженицын-то какой же еврей? Его, как и вас, случается называют антисемитом.

— Если вы внимательно читали мои статьи, вы должны помнить, что я представляю доказательства. Его отца звали Исай, и он был кантонистом. В ту эпоху было в обычае отдавать еврейских сирот в кантонисты. Еврейский сирота Исаак Солженицкер был окрещен и стал в царской армии Исаем Солженицыным. Все просто.

— Но вы не можете этого доказать, Юрий Егорович… Нужны подтверждающие бумаги по крайней мере.

— Если бы мы находились в России, а не в Нью-Йорк Сити, я бы это доказал.

— Хорошо, предположим, вы бы нашли свидетельство о рождении, запись о рождении Исаака Солженицкера… Однако что это меняет?

— Это многое меняет, молодой человек. Моя теория, что Солженицын — агент мирового сионизма и преследует цель расколоть русский народ, перессорить русских. И он этого добился.

— Юрий Егорович! Я лично считаю Солженицына плохим писателем и путанным фантастом во взглядах на общество, однако ваше утверждение абсурдно. Да, Солженицын не думает о разрушительных последствиях его деятельности, но служит он только своему огромному «Я». А еврей он, или русский, или чукча — какое это имеет значение!

— А вы сами случайно не еврей? — Он улыбнулся.

— Ваша дежурная шутка? С моей-то рожей? С моим носом?

— Шучу, да. Но рожа ничего не доказывает…

— ОК, — сказал я. — А вы сами случайно не еврей?

Он не выглядел чокнутым. И статьи его, при всех ошеломляющих основных положениях (мировой заговор сионистов), однако, не были статьями сумасшедшего. В них была своя, может быть сюрреальная, но логика. «Вы у нас единственный русский журналист в газете, вот и отправляйтесь, — смеялся Моисей Бородатых, по-лягушачьи, складывая рот. — Возьмите интервью у антисемита. Мне все ставят в вину, что единственная ежедневная русская газета за рубежом не публикует, видите ли, «философа» Тихонова. Раньше, к моему удовольствию, существовало «Русское возрождение», где он мог публиковать свои пасквили. Газетенка закрылась три года тому назад, и вот уже три года мне морочат голову подписчики. «Почему вы не печатаете Тихонова? В демократической стране, каковой являются Соединенные Штаты…» — передразнил он кого-то. — Этот Тихонов при другой исторической ситуации с наслаждением отправил бы меня в печь крематория… И вас, за то, что работаете в моей газете…» Я решил сменить тему.