Великая и ужасная красота - [45]

Но Фелисити ее не берет.

— Твое заветное желание, Энн, — говорит она.

Энн, не глядя ни на кого, негромко произносит:

— Хочу быть красивой.

После этого свечу хватает Фелисити и говорит сильным, уверенным голосом:

— Я хочу обладать такой силой и властью, чтобы меня невозможно было игнорировать.

И вдруг свеча как будто сама собой оказывается в моей руке; капли горячего воска стекают, обжигая пальцы, сползают к запястью и застывают бесформенным комком. Чего я желаю сильнее всего? Девушки хотят услышать от меня правду, но самым правдивым ответом, на какой я способна, оказался бы такой: я не знаю собственное сердце, мне оно знакомо не лучше, чем их сердца.

— Я хочу понять себя.

Фелисити такой ответ вполне удовлетворяет. Она, не возражая, заговорила:

— О великие богини, хранительницы этих стен, даруйте нам осуществление наших желаний.

От входа в пещеру доносится порыв ветра и задувает свечу.

— Похоже, они нас услышали, — прошептала я.

Пиппа нервно прижимает ладонь к губам.

— Это знак…

Фелисити в последний раз пускает по кругу бутылку, и мы выпиваем понемногу.

— Да, похоже, богини нам ответили. Что ж, за нашу новую жизнь! Пейте! И на этом будем считать законченным первое собрание Ордена. Давайте-ка возвращаться, пока еще свечи горят.

ГЛАВА 14

Утром, на уроке мадемуазель Лефарж, мне кажется, что я умираю. Последствия воздействия виски оказались чудовищными. Не было ни единого мгновения, когда у меня не болела бы голова, а завтрак — горячие гренки с мармеладом — готов был вот-вот выскочить обратно из желудка.

Никогда, никогда больше не стану пить виски. Отныне и навсегда — только шерри!

Пиппа выглядит ничуть не лучше меня. Энн вроде бы в полном порядке — хотя я подозреваю, что она почти не пила, а только делала вид; это я решила принять во внимание на следующий раз. Фелисити же, если не считать темных полукружий под глазами, как будто бы в целом не слишком страдала.

Элизабет, оценив мой встрепанный вид, хмурится.

— Что это с ней такое? — спрашивает она, стараясь снова наладить отношения с Фелисити и Пиппой.

А я гадала, заглотят ли они наживку, забудут ли возникшую прошедшей ночью дружбу, не окажемся ли мы с Энн снова изгнанными из их узкого круга.

— Мы не можем разглашать тайны нашего Ордена, — отвечает Фелисити, украдкой бросив на меня взгляд.

Элизабет надувается и начинает шептаться с Мартой, та кивает в ответ на ее слова. А вот Сесили не собирается сдаваться так легко.

— Фелисити, не будь ты такой злючкой! — говорит она, просто истекая сладостью. — Я купила у торговца несколько листов отличной бумаги. Напишем сегодня письма домой?

— Я буду занята, — отвечает Фелисити решительным, как обычно, тоном.

— Вот как, значит? — поджимает губы Сесили.

Из нее могла бы получиться идеальная жена для какого-нибудь викария, потому что в ней самым убийственным образом соединялись самоуверенность и неумолимая категоричность суждений. Если бы я чувствовала себя лучше, я бы гораздо больше насладилась отповедью, которую она получила. Тут у меня вырвалась громкая отрыжка, ко всеобщему ужасу, но зато я сразу почувствовала себя намного лучше.

Марта демонстративно машет рукой перед носом.

— Фи… от тебя пахнет, как от винокуренного заводика!

Сесили, услышав это, вскидывает голову. И подозрительно смотрит на Фелисити. Фелисити мрачнеет. Легкая неприязненная улыбка трогает уголки рта Сесили. Мадемуазель Лефарж вплывает в комнату, извергая бесконечные французские фразы, от которых моя бедная голова идет кругом. Сесили аккуратно складывает руки перед собой на столе.

— Мадемуазель Лефарж…

— En Francais![11]

— Простите, мадемуазель, но я уверена, что мисс Дойл чувствует себя очень плохо.

Она бросает на Фелисити победоносный взгляд, когда мадемуазель вызывает меня к своему столу, чтобы осмотреть повнимательнее.

— У вас действительно несколько бледный вид, мисс Дойл.

Она осторожно принюхивается и понижает голос, спрашивая меня суровым тоном:

— Мисс Дойл, вы что, пили спиртное?

За моей спиной шорох карандашей по бумаге замедляется, потом совсем затихает. Не знаю, что более осязаемо в этот момент — запах виски, сочившийся из всех моих пор, или запах панического страха, наполнивший комнату.

— Нет, мадемуазель. Я съела за завтраком слишком много мармелада, — отвечаю я со слабой улыбкой. — Я питаю к нему слабость.

Мадемуазель Лефарж снова осторожно втягивает воздух, как будто стараясь убедить себя, что ее собственный нос ее обманывает.

— Хорошо… можете сесть на место.

Я на трясущихся ногах добираюсь до своего стула, и поднимаю голову лишь на мгновение, чтобы взглянуть на Фелисити, ухмыляющуюся от уха до уха. У Сесили такой вид, словно она была бы счастлива задушить меня во сне. Фелисити осторожно передает мне записку: «Я думала, тебе конец».

Я пишу в ответ: «Я тоже так думала. Я себя чувствую черт знает как. А как твоя голова?» Пиппа, конечно же, замечает этот тайный обмен сложенными листками бумаги. Она вытягивает шею, пытаясь рассмотреть, что там написано и не о ней ли идет речь. Фелисити прикрывает записку ладонью. Пиппа неохотно возвращается к упражнению по французской грамматике, но сначала огревает меня бешеным взглядом фиолетовых глаз.