Величие и печаль мадемуазель Коко - [38]

Я узнавала ее постепенно. Тереза, а по-домашнему — Резл, была дружелюбна, энергична, отличалась трезвостью и зрелостью суждений. Она не любила чрезмерной умственности, посмеивалась над теми, кто «чванится ученостью», и была равнодушна к искусству. Даже когда я показала ей привезенный с собой альбом Рафаэля, она перелистала страницы с тонкой улыбкой и без малейшего восхищения.

— У Господа все куда прекраснее, чем может быть тут, на земле, — сказала она, насколько я ее поняла.

Я не спросила ее, откуда она знает. Я уже присутствовала при ее трансе. Она словно засыпала — но с открытыми глазами. Это могло случиться, когда она сидела за столом, или говорила с кем-то, или заносила ногу, чтобы переступить через порог. Она словно переключалась в другой режим — из земного в небесный. Часто во время транса она улыбалась, и лицо ее, вполне обычное миловидное лицо, совершенно преображалось от этой улыбки, дышало одухотворенностью, непостижимой красотой. Очнувшись, она говорила о своих видениях. Ее откровения могли бы сделать честь самому изощренному парижскому мистику — а я наслушалась их достаточно в гостиной Шанель. Иногда Резл становилась свидетельницей событий из жизни ранних христиан. Порой ей являлись святые, и она видела события из их жизней. Апостол Петр и Симон Волхв состязались перед ней в чудесах.

Пронзенный тучей стрел Себастьян улыбался ей. В римских цирках хрустели кости праведников на зубах у львов. Святая Иулиана была заключена в темницу, и туда явился к ней Сатана, чтобы искусить. Но она побила его своей цепью и сломала ему все ребра, так, что он кричал: «Госпожа Иулиана, не бейте меня больше!» Резл со смехом пересказывала эту историю.

Во время моего присутствия в доме Резл произошло печальное событие — скончалась в родах одна из ее сестер, Одилия. У женщины была неизлечимая болезнь сердца, о которой она даже не знала, и рождение ребенка убило ее. В тот день и час, когда Одилия испустила дух в клинике, Резл впала в транс, а очнувшись, рассказала: Одилия в раю. Она видела, как ее встречают ангелы, и младший братик, умерший давным-давно, и матушка… Но она еще не могла знать о смерти сестры!

И более всего меня шокировал момент, когда Резл повела на меня ожившими после транса глазами и сказала:

— Твой брат передавал тебе привет. Он в раю. Он так красив и так любит тебя! Он просил, чтобы ты не отступалась от своего долга.

Дрожь пронизала меня.

— Я не могу поверить в это, — пробормотала я по-французски, но Тереза поняла.

— Просто загляни в свое сердце, Küken Krähe, — прошептала она и, закрыв глаза, спокойно заснула.

Я вышла, ошеломленная.

— Что случилось? — спросил меня Карл.

Но я ответила вопросом на вопрос:

— Что такое Küken Krähe?

— Птенец вороны, — пожал плечами доктор. — Да что с вами такое?

Мне не нужно было других доказательств.

Иногда Резл переживала как бы моменты диссоциации или раздвоения личности. Это состояние отличалось от транса тем, что девушка реагировала на внешние раздражители и очень охотно общалась, если кто-то хотел с ней поговорить. При этом о себе она говорила в третьем лице, а ее суждения отличались проницательностью, доходящей до ясновидения. В этом состоянии она сказала доктору Бирнбауму, что письмо, которое он только что получил на почте и еще не успел прочесть, содержит добрые вести — «о ремесле, которым ты занят», — в этом состоянии Резл ко всем обращалась на «ты». Или это было не Тереза? Откуда Тереза знала, что Бирнбауму предложат хорошую должность при клинике? И наконец, разве могла Тереза владеть столькими языками? Она ведь знала только родной язык и говорила на таком баварском диалекте, что коренной берлинец понимал бы ее с трудом. Некто или нечто, говорящее устами Резл, сыпало цитатами на древнеарамейском, на иврите, на греческом и латыни. Звучал и язык, который не смог определить даже профессор Вутс, священник и преподаватель айсштадтского католического института.

— Быть может, это коптский?

Вутс был так заинтригован, что счел своим долгом поучаствовать в эксперименте. Он жаждал присутствовать при видениях Терезы и записывал все, что она говорила, с тщательностью хорошего ученика. Впоследствии я узнала, что таким образом востоковедение обогатилось несколькими неизвестными прежде словами и словоформами арамейского языка, на котором говорили в евангельские времена в Иудее. Если помнить к тому же, что текста Евангелий на арамейском языке не сохранилось, а первые известные списки были на греческом, то вполне можно понять волнение профессора Вутса, когда он услышал всем известные евангельские фразы на том языке, на котором впервые прозвучали они под жарким небом Галилеи сотни лет назад!

Было и еще одно состояние, которое я мысленно называла «будьте как дети». В этом своеобразном трансе Резл говорила детским голоском, словно пятилетняя девочка. Ее словарный запас оставался тем же — где там древнеарамейский! Зато она весьма убедительно своим детским языком рассказывала о жизни Иисуса, словно сама прошла с ним по всем пыльным дорогам Галилеи.

И все это время Тереза продолжала голодать. Я была уверена, что она совершенно обессилеет после пятничного транса.