Величие и печаль мадемуазель Коко - [20]

Где мне было научиться гипнозу?

— У вас все получится. Я покажу вам азы, но дело не в них. Ваша натура… Одним словом, вы сумеете, Катрина. Я давно наблюдаю за вами. Вижу, как вы управляетесь с больными. Вижу, как ваша воля, сильная и гибкая, воздействует на них. Узнайте причину болезни и внушите этой несчастной выздоровление, иначе мы скоро потеряем ее. Сделать же вам следует вот что…

Он объяснял, я слушала его объяснения, но самым краешком, уголочком разума, думала — если моя воля так сильна, то почему я не сумела внушить ему любви к себе? Почему он ни разу даже не поцеловал меня, хотя я тянулась к нему всем существом? Или, в самом деле, пол его уже спит? И я попыталась — не так, как он говорил мне, но по-своему, словно протянула руку, словно раздвигая загустевший воздух, и коснулась его плеча, щеки, губ. Я хотела пробудить его, чтобы он взглянул на меня как на женщину, а не как на коллегу.

И заметила — по-юношески, по-мальчишески даже яркий румянец, заливший его лицо и шею.

— Продолжим завтра, — сказал доктор Лебуле внезапно охрипшим голосом. — Сейчас вы слишком устали. Да и я… гм… странно себя чувствую. 

Глава 7

В палате Жизель опустили полотняные шторы. Сквозь них пробивался мягкий, рассеянный свет, напоминавший о море. И я была подходяще одета — в длинное платье из льна, темно-серого, грозового цвета. На мне было одно-единственное украшение: нагрудные часики на длинной цепочке, размером с кошачий глаз, подарок матери. Циферблат закрывала крышечка из граненого стекла глубокого синего цвета. Глаза Жизель сразу остановились на этом поддельном сапфире. Признаться, я на это и рассчитывала. Я распахнула крышку, пустив на стену бледный солнечный зайчик, цокнула защелкой и принялась раскачивать часики на цепочке, обернутой вокруг указательного пальца.

— Я уже рассказывала тебе, Жизель, историю о правителе, который воображал себя коровой?

— Нет, — покачала головой Жизель. Она все так же не отрывала взгляда от синего кристалла и не выказала ни малейшего удивления от моего вопроса.

— Король Мадцдельдовль страдал меланхолией и анорексией. Он полагал, будто он — корова. Он мычал, как бык, и умолял: «Придите, убейте меня и употребите мое мясо в пищу». Он ничего не ел и отсылал обратно все роскошные блюда, приготовленные к его столу, горько упрекая прислуживающих: почему, дескать, вы не отведете меня на тучное пастбище, где я мог бы вволю поесть зеленой травы, как и следует корове? Так как он ничего не ел, то от него остались уже только кожа да кости, но он продолжал упорствовать в своем болезненном заблуждении и даже удваивал просьбы зарезать его как можно скорее, не то он подохнет, и мясо пропадет. Никакие методы и лекарства не помогали, и тогда решили спросить совета у Авиценны. Тот попросил сказать правителю, что к нему придет мясник, чтобы убить его, разделать его тушу и раздать мясо людям. Когда больной услышал эту новость, он чрезвычайно обрадовался и с нетерпением стал ждать своей смерти. В условленный день Авиценна пришел к королю. Жизель, когда я кончу свой рассказ, ты заснешь. Авиценна размахивал огромным ножом и кричал страшным голосом: «Подавайте сюда эту проклятую корову, я, наконец, зарежу ее!» Король громко и протяжно замычал, чтобы мясник понял, где его жертва. Авиценна приказал: «Ведите сюда животное, стреножьте его, чтобы я мог перерезать ему горло!» Но прежде чем приступить к работе, он ощупал бока правителя, как это делает каждый мясник, чтобы проверить животное на количество мяса и жира, и рассудительно сказал: «Нет-нет, эта корова еще не готова для забоя, она слишком тощая. Она не годится в пищу — кожа да кости! Вы совсем заморили ее голодом. Откормите ее как следует, а когда она наберет вес, я приду и зарежу ее». В надежде вскоре быть зарезанным больной стал есть все, что ему приносили. Правитель быстро набирал вес, вскоре его мозг стал получать достаточно питания, а сам он больше не воображал себя коровой. Так окончилась история правителя Мадцдельдовль и великого врача Авиценны.

Я была почти уверена, что у меня ничего не выйдет, Жизель не заснет. Но когда я посмотрела на нее, то увидела, что она спит. Ее грудь поднималась и вздымалась ровно. Лицо казалось очень спокойным.

— Ты слышишь меня, Жизель? — спросила я.

— Да, слышу, — ответила она.

Всего два слова… но у меня мороз пошел по коже. Этот голос воскресил во мне воспоминания о школе при обители викентианок. Я вспомнила запах мела и чернил, запах каменных плит, облитых водой. Я снова увидела, как пылинки танцуют в солнечном столбе и услышала голос господина Савена, учителя словесности, мерно произносящего предложения — мы писали диктовку. Я снова слышала шепот Рене, просящей подсказки, и смех играющих за окном, отпущенных уже на вакацию учениц младшего класса. Я услышала голос ребенка, которым Жизель была не так давно, так что многие ее привычки не успели замениться новыми, и это показало мне, как дальше себя вести.

— Это я, Катрина. Я твоя подруга.

— Привет, Катрина, как ты поживаешь? — ответила мне вежливая малютка Жизель.

— Я живу очень хорошо, спасибо. А как ты себя чувствуешь?