Велесова ночь - [17]

– Может быть, наследство получил?

– Об этом бы Михаилу Степановичу известно бы стало.

– Воровал? Вы немаленькими деньгами ворочаете.

– Чтобы у нас под носом! Не бывать этому! У нас копейку не умыкнешь!

Анна подумала про себя, что Лыков вполне успешно умыкал, и не только копейку, но вслух произнесла другое.

– Значит, откуда у Холмогорова появились деньги, вам неизвестно?

– Нет, поклясться могу!

– Ну а Глеба Добровольского знаете?

– Борискиного дружка-то? Как не знать, они как два пальца одной руки были, особенно если глупость какую сотворить да по красным девицам пошляться! – с презрением выговорил Мельников, на этот раз правилом – о мертвых хорошо или ничего – не утруждался.

– Тогда, может быть, деньгами Холмогорова Добровольский снабжал?

– Глебка, конечно, не такая голь перекатная, как Бориска, батюшка его разрядным дьяком был, семье немалое состояние оставил, и пару деревенек в кормление государь ему за службу выделил, но год как преставился, а семья большая, так что не до жиру, чтобы еще Глебкиному дружку сапожки сафьяновые покупать! – убежденно произнес подъячий.

– Хорошо, если что-то вспомните, знаете, как меня найти.

– Знаю, боярыня, а теперь разрешите откланяться.

С этими словами подъячий скрылся за воротами. Анна, довольная новыми сведениями, поднялась в господские покои.

Ужин начался с нескольких чарочек удивительно вкусного меда. Пища была хорошей, обильной и очень вкусной: молочный поросенок с гречневой кашей, утка с яблоками, запеченые белые грибы, блины с вареньями и моченой ягодой. Ели молча, только итальянцы изредка обменивались короткими фразами, да Прасковья Игнатьевна уговаривала гостей не стесняться и отведать то или иное кушание. Анна исподтишка разглядывала участников обеда. Грацией хозяин дома не отличался, а напоминал скорее ярмарочного медведя, грузный, неповоротливый, густые кустистые брови нависли над небольшими глазками болотного цвета, широкий нос и длинная каштановая борода дополняли картину. Особая приветливость ему тоже не грозила, на гостей поглядывал неодобрительно, зато аппетитом обладал отменным. Огромные куски исчезали с серебряного блюда с необыкновенной скоростью. Прасковья Игнатьевна была потоньше и явно хитрее собственного мужа. Гостям старалась угодить, а Анне понравиться. Боярыня уже была в курсе попыток Лыкова выправить чин сыну Василию. По словам Софьи, отрок был представлен молодцем и умницей. Оказался же долговязым нескладным юношей с прыщавым лицом и робкой улыбкой. Красоты особой не было и в помине, как, впрочем, и широкого размаха в плечах. Правда, улыбка Анне понравилась, искренняя, хорошая улыбка.

– Давно я так вкусно не ела! – с чувством произнесла верховная боярыня.

– Спасибо на добром слове, – расцвела Прасковья Игнатьевна. – Степанида наша – наипервейшая московская стряпуха. Мы далековато от Кремля живем, вот и перестали с княжеского стола кормиться. А что, так удобнее, хоть и расходов больше, да никому не в обузу.

– Степанида, конечно, заморским яствам не обучена, вы уж извините, – с ложной скромностью заявил Лыков.

– Если хотите, Марчелло вашу стряпуху новым блюдам научит? – с невинным видом заявил Лоренцо.

– Конечно, конечно, – несколько растерянно закивала головой Прасковья Игнатьевна.

– А нам и так подходит! – зыркнул на жену Лыков и побагровел.

Лоренцо улыбнулся, ему похоже нравилось подначивать хозяина, но Луиджи тут же произнес примиряющим тоном:

– Степанида – замечательная кухарка, мы так вкусно и за княжеским столом не едали!

Анна пришла на помощь Луиджи и перевела разговор на другую тему.

– Я только что с вашим помощником, Иваном Мельниковым, познакомилась. Расторопный у вас подъячий.

– Вы Ваньку в приказе видели?

– Нет, у вас, разве он не к вам с докладом приходил?

– Ко мне? – удивился Лыков, – Прасковья, ты Ивана видела?

– Видела, – успокоительным тоном произнесла жена, – он тебя не застал, а как боярыню увидел, решил, что тебе не до него.

– И правда не до него, – согласился дворянин Государева двора.

Вечер опустился быстро, ужин закончился, соотечественники Анны распрощались со всеми и отправились к себе. Анна осталась, выбирая момент для ухода. Слово за слово заговорили о будущем Василия. Тут Прасковья Игнатьевна не удержалась и поклонилась гостье.

– Вы бы, боярыня, слово за Васеньку нашего замолвили во дворце. Все знают, как вас князь с княгиней жалуют! А мы уж вам так благодарны будем, век не расплатимся! Единственный у нас Васенька, сыночек, одна кровиночка! Помогите, боярыня!

Василий зарделся и насупился, а Анна согласно закивала.

– Конечно, замолвлю, слово-то как не замолвить, а тебе, Василий, какое дело во дворце по душе?

– Да не хочу я во дворец! – неожиданно выдал Василий, а Прасковья Игнатьевна только охнула и ткнула сыночка в бок, но он, не обращая никакого внимания на мать, продолжал.

– Мне бы, боярыня, кузнецкому делу обучиться, хочу оружейником стать, все про булат синий и красный узнать и научиться его делать! Чтоб саблям моим и пикам износу не было!

– Булат?! – удивилась Анна, – что ж, я подумаю…

– Да не слушайте вы его, боярыня, сам не знает, что глаголит! – заорал Михаил Степанович. – Не бывать такому, чтобы сын дворянина Государева двора на заднем дворе весь в золе ходил! Ты куда смотрела, мать!