Векы барбат - [4]

— Когда моя бабушка была молодой, векы барбат уже был стариком. Она рассказывала мне истории, которые слышала от своей бабушки, а та — от своей.

— Понятно, — мужчина сделал пометку и ободряюще улыбнулся Ните. — Не могли бы вы описать этого векы барбат?

— Седые волосы, как у вас, только ломкие, — ответила она. — Он был худым, очень худым, потому что мало ел, и сутулым, но мне кажется, что ростом он был ниже меня. Он не мог смотреть в одну точку, а еще ему не нравился свет, в особенности солнечный.

— Где он жил? В деревне, я имею в виду. У него был дом?

— Он жил с нами. В клетке в задней комнате. Бабушка время от времени кормила его и выпускала погулять, если считала, что вреда от него не будет.

— Какого рода вреда? — в голосе мужчины звучало предвкушение, словно Нита вот-вот должна была сказать что-то очень важное.

— Он мог поранить кого-нибудь. Пока он оставался слабым, можно было его не бояться. Поэтому бабушка почти не кормила его.

— А ваши соседи? Они боялись его?

— Его никто не боялся.

— Но если он представлял опасность…

— Только если его досыта кормить. Но кормили его плохо, чтобы не дать набраться сил. А ночью мы привязывали его веревками и цепями. Днем он был неопасен.

Мужчина помолчал, потом спросил:

— Ваша бабушка когда-нибудь держала вас в клетке?

— Разумеется, нет! — вскинулась Нита, и тут же увидела, как напряглась Зауэрс. — Я была неопасна. Только векы барбат.

— Хорошо. Звучит логично, — мужчина боялся, что она перестанет с ним откровенничать, и потому постарался успокоить ее. — Расскажите мне о нем поподробней. Вы с ним разговаривали?

— Нет. Зачем бы мне это было надо? И потом, с ним невозможно было говорить. Его язык давно устарел. Ему нечего было сказать.

— Он пытался заговаривать с вами?

Нита на мгновение задумалась:

— Один раз. Я тогда была совсем маленькой. Я собирала в лесу грибы и задержалась допоздна. И тогда появился он.

— Вы испугались?

Она презрительно посмотрела на него:

— Конечно же, нет. Я же вам сказала, я его не боялась.

— И что он сделал?

— Он хотел прикоснуться к моему лицу и уже протянул руку, но я просто отошла от него. Цепи и веревки были обмотаны вокруг дерева, так что догнать меня он не мог. В том лесу деревья росли близко друг к другу и почти не пропускали солнечного света. Наверное, темнота придала ему сил.

— Что вы сделали, когда он попытался притронуться к вам?

— Подобрала ведро и пошла домой.

— Он шел за вами?

— Да, пока позволяла привязь.

— Вы кому-нибудь рассказали об этом?

— Да, бабушке.

— И что она сделала?

— Побила его.

В комнате повисло молчание. Нита вспомнила малиновые рубцы на голой спине векы барбат, которого буник хлестала толстым черным кожаным ремнем. Кровь была не красной, как у Ниты и буник, а бледной, почти бесцветной, едва заметного розового оттенка. Векы барбат перенес наказание без единого стона, только все сильнее сутулился и горбился, пока наконец не свернулся в клубок, как ребенок. Ните было его жалко.

— И что вы об этом тогда думали?

— Бабушка сказала, что ему надо было преподать урок. Иначе он навредил бы кому-нибудь.

Мужчина сделал еще несколько пометок. Доктор Зауэрс встала и проверила камеру. Нита смотрела на кандалы на своих запястьях и лодыжках и думала, что здесь она почти такой же пленник, каким векы барбат был в деревне. Ее тоже держали в клетке. Управляли ее поведением, пусть не через голод, но через ежедневные дозы лекарств. Она знала, как сильно векы барбат хотел вырваться на свободу. Теперь она научилась понимать его.

Когда Зауэрс вернулась на свое место, а безымянный мужчина закончил писать, он повернулся к Ните и спросил, не желает ли она воды или сока.

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Продолжим?

Она знала, что он не ждет ответа, поэтому промолчала. Он все равно продолжит, хочется ей этого или нет. Такова судьба всех пленников.

— Я бы хотел поговорить о вашей последней поездке в деревню. Этим летом.

Воображение нарисовало перед ней картину, похожую на открытку. Деревня в ярко-зеленых тонах с щедрой примесью охры и разлитой поверх небесной лазурью. Там были люди: симпатичная загорелая Оана с четырьмя розовощекими детьми и выпирающим животом. Раду, ее белобрысый муж-трудяга. Малыш Георге, который так хорошо играл на флейте, и Илие, чьи длинные ловкие пальцы, почерневшие от его любимых русских сигарет, шили красивую удобную обувь. Ей они все казались мазками на холсте, элементами натюрморта из человеческих фигур, застывших в толще времени. Они отпечатались в ее памяти такими, какими были всегда, какими должны были стать их дети, если только не уехали бы из деревни вслед за Нитой.

— Расскажите мне о той поездке. Почему вы вернулись домой?

— Учебный год закончился. Я работала в одной бухарестской таверне, разносила еду и напитки, но наплыв туристов должен был начаться только через три недели, а до тех пор хозяин обходился без меня, вот я и поехала домой, повидать бабушку.

— Вы были рады возвращению и встрече с бабушкой?

— Да, конечно.

— А как вас там встретили?

— Всем было интересно посмотреть на меня. Они хотели знать, каково это — жить в Бухаресте и учиться там.

— И что вы им рассказали?