Вексель Билибина - [5]

— Кто этот Розенфельд? И как все это оказалось у вас?

Вольдемар Петрович положил правый локоть на край стола, оперся на него, повернулся к Билибину — он всегда так усаживался, чтоб лучше слышать собеседника, и печально вздохнул:

— Разное о нем говорят: и проходимцем называют, и купеческим прихвостнем, и белым эмигрантом. Был он приказчиком благовещенского купца Шустова, скупал на Колыме пушнину, искал там же удобные торговые пути, интересовался, видимо, и полезными ископаемыми… Ну вот, где-то и наткнулся на эти Гореловские жилы. Без техники опробовать не мог. Решил вернуться на это место в будущем году — с техникой и людьми, на средства своего купца Шустова. Но Шустов в это время обанкротился. Стал Розенфельд писать разным золотопромышленникам… Хотел сам участвовать в этом деле. Не по наивности, конечно, составил такую детскую карту и не указывал точно, где находятся эти Гореловские жилы… Одни верили ему, другие — нет, но тут начались война, революции… Розенфельд стал писать правительствам. Эту записку он написал правительству Дальневосточной республики. Во Владивостоке в двадцатом году ее обсуждали, даже организовали Колымскую рекогносцировочную экспедицию. Она провела одно заседание… Вот его протокол…

Бертин извлек из папки еще несколько листов. На первой странице Билибин прочел задачи экспедиции: первая — исследование промышленной ценности Гореловских золоторудных жил, вторая — исследование двух обширных систем россыпного золота… Прочитал об этом Юрий Александрович, и ему вдруг так явственно показалось, что исследования на северо-востоке Азии, куда он давно стремится, уже начались и начались без него… На четвертой странице он опять громко и нараспев прочел красным карандашом подчеркнутые строки:

«…быть может, в ближайшие 20—30 лет Колымская страна привлечет все взоры промышленного мира!»

Прочел и вновь вопросительно уставился на Бертина.

— Чего вылупился? — спросил тот. — На этом протоколе деятельность Колымской экспедиции и закончилась. А ко мне эти бумаги попали так. Открыли мы золотой Алдан, народ нахлынул, а жрать нечего… Отправился я за продовольствием в Благовещенск. Взял с собой двенадцать фунтов золота, думал, сдам государству, закуплю продовольствие. А меня по дороге арестовали. Нет, свои забрали, чекисты. Пронесся обо мне слух: золотопромышленник, в Китай пробираюсь. Ну, и арестовали, доставили в Рухлово, в госполитохрану. Там разобрались, освободили и даже телохранителя дали до Благовещенска. Золото сдал, продовольствие закупил и там же, в Благовещенске, познакомился с горным инженером Степановым. Толковый спец, о золоте Сибири и Дальнего Востока, поди, все знает… Работал он ученым секретарем в Дальплане. Разговорились мы. Степанов меня об Алдане расспрашивал, я ему рассказал все, что знал, и, видимо, понравился. Он и передал мне все бумаги и очень советовал заняться этим, как он говорил, стоящим делом: Колыма, как и Алдан, — в Якутии, якутское правительство относится ко мне с уважением, доверяет, мол, мне и прислушается… Вернулся я из Благовещенска с продовольствием — спускались по Алдану, на лодках… И тут как раз приехал в Незаметный председатель Якутского Совнаркома Максим Китович Аммосов. Я показал ему бумаги Степанова. Он ухватился! Обещал, вернувшись в Якутск, сразу же протолкнуть. Я ему и смету передал на тридцать восемь тысяч, и список экспедиции. Вскоре получили от Аммосова телеграмму: экспедиция утверждена, тридцать восемь тысяч ассигнованы! Мы стали спешно собираться, отправили своего уполномоченного на тракт Якутск — Оймякон для организации оленьего транспорта на Колыму… И вдруг получаем новую телеграмму: экспедиция отменяется, потому как деньги-то ассигновали, а найти их — не нашли… Вот так-то. Бедные мы еще, очень бедные. Золото само в руки идет, а взять по бедности не можем. Вот и дарю я теперь все это тебе. Протолкни это стоящее дело в Москве! Розенфельд не добился, мы не добились, а ты добьешься! Мужик ты — настойчивый, да и Москва побогаче Якутска, и все мы понимаем: золото нам ой как нужно! Было бы его побольше, все чемберлены, все гидры по-иному запели, под нашу дудку бы заплясали! — и Вольдемар Петрович наотмашь ударил по гидре буржуазии, нарисованной на папке. — Бери всю папку! Толкай, Юрий Александрович! Протолкнешь — мы тебе самых лучших мужиков на Алдане подберем! Я сам, если отпустят, поеду с тобой! Возьмешь меня? Я на золото, говорят, удачливый, фартовый… Поставь ему, Танюша, еще чугун картошки! Такой картошки на всем Алдане не сыщешь! А ведь моя Танюша — тоже первооткрыватель, в своем роде! Первая на Алдане начала выращивать картошку, за жилуху борется! А ведь никто ее в историю не запишет, а?!

— Запишут, Вольдемар Петрович! Всех нас запишут в анналы истории!

Еще раз встречался Билибин с Вольдемаром Петровичем. Подолгу, касаясь разных мелочей, обговаривали они, как организовать экспедицию, как ее снарядить, кого в нее пригласить, каким путем добираться до Колымы.

В своей хибарке, которую он называл пещерой, Юрий Александрович подолгу ворочался на жестком топчане и не мог заснуть от роя мыслей. Он уже видел себя открывателем золотой Колымы, шествующим по Невскому проспекту не элегантным молодым человеком с умными мыслями на челе, а дремучим таежником, бродягой с огромной бородой, в торбасах и малахае…