Век здравомыслия - [3]

Утром он позвонил в Нью-Йорк.

— Элис, я хочу, чтобы ты приехала поездом.

— А в чем дело? — спросила она.

— Я боюсь самолетов, — услышав от ответ ее веселый смех, упрямо повторил. — Я боюсь самолетов.

— Не говори глупостей. Этот самолет еще не потерпел ни одной аварии, и так будет и дальше.

— Даже если…

— И я не собираюсь три дня развлекать Салли в купе, — прервала его Элис. — Потом мне понадобится целое лето, чтобы прийти в себя.

— Пожалуйста, — не отступал Рой.

— На поезд билеты забронированы на месяц вперед, а квартира уже сдана в аренду. Что с тобой? — в голосе послышались подозрительные нотки.

— Ничего. Просто я боюсь самолетов.

— Святой Боже! — воскликнула Элис. — И это говорит человек, налетавший двести тысяч миль.

— Да. Поэтому я и тревожусь.

— Ты пьян? — спросила Элис.

— Элис, дорогая, — Рой вздохнул. — У нас одиннадцать утра.

— У тебя такой странный голос.

— Я не спал всю ночь, волновался.

— Тогда перестань волноваться. Увидимся четырнадцатого. С тобой действительно все в порядке?

— Да.

— Должна отметить, ты меня удивляешь.

— Извини.

Они поговорили еще несколько минут, не пойми о чем, и Рой положил трубку, подавленный, чувствуя свое поражение.

Позвонил через два дня, предпринял еще одну попытку.

— Не задавай никаких вопросов. Сделай это для меня, а по приезде я тебе все объясню. Если ты хочешь лететь самолетом, пожалуйста, но только не четырнадцатого. Прилетай пятнадцатого, шестнадцатого, семнадцатого. В любой день. Но не четырнадцатого.

— Рой, ты меня просто пугаешь, — ответила Элис. — Что на тебя нашло? Я спрашивала Элизабет, и она говорит, что раньше такого за тобой не замечалось.

— Как она? — спросил Рой.

— У Элизабет все хорошо. Она советует мне не слушать тебя и следовать намеченному.

— Скажи ей, что нечего совать нос в чужие дела, — Рой много работал, плохо спал, так что сорвался на крик, и Элис не оставила это без внимания.

— Кажется, я знаю, в чем дело, — от ее голоса тянуло холодком. — Моника сказала мне, что четырнадцатого будет большая вечеринка у Кондонсов. Ты, наверное, собрался туда кого-то пригласить и не хочешь, чтобы жена путалась под ногами…

— Прекрати! — проорал Рой.

— Или ты думаешь, что я зря прожила с тобой семь лет? Я не слепая.

— Прилетай сегодня! — вопил Рой. — Прилетай завтра! Прилетай тринадцатого! Только не четырнадцатого!

— Ты не хуже моего знаешь, если я откажусь от брони, но смогу заказать билеты только на июнь. Если ты больше не хочешь меня видеть, так и скажи. Совсем не обязательно разыгрывать для этого целый спектакль.

— Элис, дорогая, — взмолился Рой, — заверяю тебя, я очень хочу тебя видеть.

— Тогда перестань нести чушь и объясни, в чем дело.

— Понимаешь, Элис… — начал он, уже решившись все рассказать, плюнув на то, что она может о нем подумать, но неожиданно оборвалась связь. Связался он с Элис десять минут спустя, но этого времени хватило, чтобы понять, что он не сможет посмотреть в глаза жене, не сможет жить, если в указанную дату ничего не произойдет и все будет выглядеть так, будто у него, до того нормального, здравомыслящего человека, вдруг съехала крыша.

— Больше мне сказать тебе нечего, — выдавил он из себя, когда телефонистка наконец-то восстановила связь, — за исключением того, что я очень тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Он услышал, как на другом конце провода тихонько плачет Элис.

— Нам надо быть вместе. Это ужасно. Пожалуйста, Рой, дорогой, не звони мне больше. Ты так странно себя ведешь, и после каждого нашего разговора мне в голову лезут какие-то отвратительные мысли. Все будет хорошо, когда я приеду к тебе.

— Все будет чудесно, дорогая, — заверил ее Рой.

— И ты больше никуда без меня не поедешь? Никогда?

— Никогда, — он мог закрыть глаза и увидеть, как она, словно маленькая девочка, сидит в их уютной спальне, сжимая трубку обеими руками, а по ее милому личику, тронутому печалью и желанием, текут слезы. Что еще он мог добавить? — Спокойной ночи. Будь осторожна.

Он положил трубку и тупо уставился в противоположную стену, зная, что и в эту ночь ему не заснуть.

Утром четырнадцатого мая землю затянул легкий туман. Рой вышел из дома очень рано. От недосыпа покраснели глаза, его чуть покачивало. На пустынных улицах компанию только патрульные машины да телеги молочников.

Калифорния, думал он. По утрам здесь всегда туман. До восьми утра туман в Калифорнии — обычное дело. Но на Атлантическом побережье другое время и другая погода, и до вылета ее самолета еще несколько часов.

«Должно быть, виновата война, — думал он. — До войны такого никогда бы не произошло. Я полагал, что война никак на мне не отразилась, но, похоже, принимал желаемое за действительное. Все эти кладбища, молодые парни, умирающие на песке и зеленой траве, старые дамы в черных, отделанных кружевом платьях, погибшие на соседней улице в Лондоне во время авианалета. Рано или поздно, они должны были дать знать о себе. Мне надо взять себя в руки, полагаться на рассудок, а не чувства. Я всегда был здравомыслящим и уравновешенным человеком, в любых ситуация принимал логичные решения, никогда не доверял медиумам и гадалкам, священникам и психоаналитикам».