Век гигантов - [3]

— Ну-с, лев скрылся, — сказал он, — можно продолжать путь; пойдемте искать своих предков…

С неохотой и большим недоверием поднялся Николка вслед за ним; ему вообще не хотелось двигаться до тех пор, пока странное их переселение не будет объяснено. Но врач, улыбаясь, молчал, — его улыбки подмывали на дерзости, — молчал и Николка, теряясь в догадках.

«Ладно, мы еще с тобой поквитаемся», — думал он, безмолвно следуя за медиком от озера к густой стене лиственных деревьев, высившихся в полуверсте от берега.

Папоротники тянулись вплоть до леса. Возле самой опушки они уступили место ленте молодого дуба и березок, столь щедро увитых лианами с двухвершковыми шипами на стеблях, что подступ к лесу делался совершенно невозможным ни для человека, ни для животных. Над этим живым проволочным заграждением возвышались мощные стволы вяза, дуба и березы, хранившие под сенью своей ту влекущую к себе прохладу, которой так не хватало вне их, на пространстве от озера к опушке.

Друзья уперлись в скорпиозную стену, остановились и многозначительно взглянули друг на друга. Собственно, многозначительный взгляд был у одного Скальпеля, в ответ ему следовал взгляд настороженный и подозрительный.

— Вам очень хочется в лес? — спросил Николка, и в голосе его была насмешка, так как Скальпель исходил потом в своем пиджаке и плотных брюках; на Николке же красовались одни трусики и сандалии.

— О да, мой милый, — вздохнул врач, — здесь такая духота, что я жалею, почему мы не искупались в озере?..

— Мы еще искупаемся, — отвечал Николка, которому вдруг стало жалко врача, и он, забыв о недавнем своем гневе, с усердием принялся отыскивать лазейку в неприступной чаще.

Лазейки нигде не было; вдоль всей опушки тянулась естественная изгородь; ни в ту, ни в другую сторону, казалось, не было ей конца; солнце же, как нарочно, поднималось все выше и выше, воздух накалялся, паря в то же время и отнимая у Скальпеля последнюю возможность облегчать свои страдания через потоотделение. Николка прибег к помощи сванидзевского кинжала, но этим добился только того, что в одышке и усталости вскоре сравнялся с врачом.

— Идемте к озеру, — решительно молвил отдохнувший Скальпель, — будем ждать у воды появления своих предков.

Но когда приятели отвратили распаренные и обожженные лица от ненавистных колючек и уже занесли ногу по направлению к многообещающему озеру, до их слуха донесся протяжный и жалобный стон со стороны леса.

— Это за колючей стеной, — быстро определил Николка.

— Стонал человек, — высказался врач, — мне-то уж известно, как стонет человек.

Стон повторился еще протяжнее и еще жалобнее.

— Это — собака, — безапелляционно утвердил Николка.

— Сами вы… — хотел выругаться врач и оборвал, потому что стон перешел в хватающий за сердце вой.

— Ну? — подмигнул Николка, еще более убежденный в своей догадке.

Скальпель покрутил головой и не сдался:

— Человек. Первобытный человек. Надо ему помочь.

Легко было сказать «помочь», однако как это сделать?

Николка уселся на землю, любопытствуя, что предпримет ученый медик.

— Дайте сюда кинжал, — мрачно попросил тот.

Николка передал кинжал.

— Смотрите, — предупредил он, — не делайте напрасных движений, вы и без того красны, как… «пареная репа».

Сравнение не было удачным, зато попало в цель: Скальпель запыхтел от обиды и даже не нашел в ответ острого словца. Молча отойдя на несколько шагов и смерив взглядом высоту колючей изгороди, он произнес как бы про себя: «метра четыре» — и косо взглянул на фабзавука.

— Давайте обратно кинжал!.. — сразу вскочил тот, поняв его план и устыдясь неповоротливости своей мысли.

Существо за живой преградой, услыхав, должно быть, движение, усилило призывные вопли, подхлестывая тем энергию приятелей. Впрочем, это касалось одного Николки: врач, дав мысль, безропотно подчинился инициативе молодого фабзавука; он опустился на землю и оттуда с удовольствием следил за его ловкими движениями.

— Все-таки это — собака, — стоял на своем Николка, принимаясь за дело.

— Если это собака, — возражал упрямо врач, — то она такая же, как и мы с вами, разве только моложе нас на миллион с лишком лет. Я хорошо знаю, как стонет человек.

Пока Николка для выполнения плана врача рубил молодые деревца, которые избежали пленения со стороны цепких лиан только потому, что были посеяны ветром несколько поодаль от леса, Скальпель философствовал вслух:

— Вот поди ж ты! Что значит «человек — общественное животное»! Смотрите, как активировало мою мысль страдание ближнего. Ведь я бы никогда не додумался до такого трюка, а тут — в три счета…

«Посмотрим, каков есть твой ближний», — смеялся в душе Николка, одну за другой валя на землю четыре пятиметровых березки.

Философствование Скальпеля прервалось насильственно. Он вдруг вскочил вне всякой связи с ходом своих мыслей и с прытью пионера кинулся к Николке:

— Скорей, скорей! Я слышал рев льва!.. Он бежит к нам!.. Скорей лезем!..

Не верить врачу не было оснований: слишком красноречиво дергались мышцы его лица, и Николка опрометью бросился к тернистой изгороди, нагрузившись сразу тремя деревцами, — последнее приволок на себе Скальпель. Они поставили торчмя срубленные березки, прислонив их к изгороди. Первым вскарабкался по ним Николка; втянув три березки вверх, а вместе с последней обмершего Скальпеля, он взглянул вдаль, на озеро, и сразу заметил в нем темное пятно — кудлатую голову огромного льва, перебиравшегося вплавь на этот берег.