Век Филарета - [17]

чего семинарскому начальству беспрестанно жаловались на страшную тесноту в кельях, где шесть — восемь бурсаков в тулупах едва не сидели друг на друге.

   Полагалась казеннокоштным семинаристам одежда: белье, са­поги с чулками, шапки с рукавицами, овчинный тулуп на три года, башмаки с чулками, суконный кафтан на три года с по­чинкою, кушаки из коломейки. В обыкновенные дни весны к осени ходили семинаристы по кельям в длинных халатах и (для сбережения обуви) босиком, надевая форму — суконные синие казакины с малиновым воротником — лишь на занятия. Хлеба полагалось на брата по 14 фунтов в неделю, кваса — без меры, щи по будням пустые, по праздникам с говядиною (по 2 фунта на три человека), да еще баловали студнем, выставляя по блюду на семь человек.

   Василию рассказали, что это еще хорошо. Ранее на учеников низших курсов отпускалось по 2 1/2 копейки в день, на риторов — по 4 1/2 копейки, на философов — по 5 1/2 копейки и на бо­гословов по 6 копеек. Теперь же расходы увеличили вдвое. Сти­пендию платят, но она невелика, и выгоднее всего постараться стать стипендиатом митрополита, им сам преосвященный до­плачивает по 30 рублей.

   Для большей экономии и пресекновения праздности троицкие семинаристы сами мололи себе рожь на хлеб и квас; скот для говядины также свежевали в самой семинарии. Летом все отп­равлялись на покос.

   Народ вокруг Дроздова оказался разный. Иные, точно, бого­мольны и прилежны в учении, иные плывут себе по течению, не загадывая ничего на следующий день, а есть так и вовсе раз­гульные насмешники, непонятно для чего поселившиеся в стенах лавры. Разные слышал он советы и приглашения, они не колебали его внутренний покой, за исключением одного вопроса — квар­тиры.

    «Живу на той же квартире,— писал Василий отцу,— но после праздника непременно сойду, потому что на Переяславке никому не велено стоять. Не знаю теперь, куда приклонить голову:  не только на хозяйский кошт нигде не принимают, но и на свой — весьма мало. Там тесно; там хозяин пьяница; там беспокойно. Надобно жить или на худой квартире, или на улице. Беда! Если пойдешь на худую квартиру и то за теснотою, то за шумом будешь терять много времени: то правда, что не хуже будет, если жить на улице».

   С Переяславки, известной в Сергиевом Посаде дурной репу­тацией, где поселил его сам батюшка, прельстившись дешевизною квартиры, он в январе же сошел.

    Новая квартира была у дворника рождественского попа. Оба, и поп и дворник, славились пьянством, но трем семинаристам был обещан «особый покой». Василий сам покупал муку, в очередь с товарищами варил пустые щи, а вечерами, закрыв уши ладонями,сквозь  дворницкие то пение, то храп зубрил греческий язык. Выхода иного не было. Иначе следовало поселиться в лачуге с волоконным окошком, где в самые полдни

букв не видно в книге. В такой поселился один из коломенских и вдруг стал часто мигать и щурить глаза...

   Василий представлял беспокойство матери и в каждом письме писал, что «меня сие житье весьма мало или совсем не трогает и не огорчает». О нескончаемых простудах, навалившихся на него с середины января, он не упоминал. С удовольствием передавал поклоны всем родным, бабушкам Фроловне, Алексеевне, Васильевне; по просьбе матери, которая, как всякая жена священника, занималась лечением, узнал полезный рецепт: два фунта анису, два фунта льняного семени, десять золотников салоцкого корня, десять золотников салоцкого соку— все высушить, истолочь, просеять сквозь сито,потом, растопив в муравленом горшке два фунта мёда, всыпать порошок чуда, размешать и поставить в печь, дабы хорошо протомился, принимать по столовой ложке утром и вечером и продолжать лечение шесть недель.

   Новости шли с обеих сторон. Василий сообщал отцу, что вовсю штудирует философскую систему Платона и Аристотеля, тексты которых читает по-гречески лишь с небольшими затруднениями. Владыка Платон почти не живёт в Москве в Троицком подворье, что на Сухаревке, а большую часть года проводит в Троице или новой своей обители Вифании. Весной по семинарии вышло распоряжение: рубахи, порты, шляпы, чулки и шейные платки казеннокошным семинаристам иметь свои, получая на казённый счет лишь белье. Иные приуныли, и рассказывали про двух бурсаков, ходивших у московской заставы по дворам с протянутой  рукою. Владыка Платон всячески поощрял в семинарии диспуты на латинском языке, и в них младший Дроздов скоро заслужил хорошую репутацию.

   Он не написал об одном случае, заставившем задуматься. Шли после диспута семинаристы гурьбою через лавру, продолжая спо­рить по-латыни, и один мужик, посторонясь, сказал другому: "Видать, немцы. Как же пустили их сюда?» Василий усмехнулся темноте мужицкой, а потом пришло в голову, что, может, тот и прав…Все богословие преподавалось им на латыни, а на что латынь в любом приходском храме?

    Не знал Дроздов, что вопрос этот уже обсуждался в Святейшем Синоде. Митрополит Платон горячо к сердцу принял дело и писал члену Синода митрополиту Амвросию: «...чтобы на русском языке у нас в училище лекции преподавать, я не советую. Наши духовные и так от иностранцев почитаются почти неучеными, что ни по-французски, ни по-немецки говорить не умеем. Но еще нашу поддерживает честь, что мы говорим по-латыни и переписыва­емся. Ежели латыни учиться так, как греческому, то и последнюю честь потеряем, поелику ни говорить, ни переписываться не будем ни на каком языке; прошу сие оставить. На нашем языке и книг классических мало. Знание латинского языка совершенно много содействует красноречию и российскому. Сие пишу с общего совета ректоров академического и троицкого...»